Безумные рубиновые очерки. Мария Клименко

его в семнадцать. И даже в двадцать. А кто-то не разбирается с этим, когда переваливает за сотню. Если есть возможность. У меня такой возможности не было – порой судьбе надоедает людское нытьё, и она в ответ на мольбы отвешивает страдальцу хороший пинок под зад. Больно, но хотя бы направление задано. Для меня этот удар был слишком болезненным, поэтому пришлось взять себя в руки и отправиться на поиски места, где я не чувствовал бы себя бесполезным членом общества, ущемлённым в своих правах. И прежде чем стучаться в закрытые двери, я задал себе, как мне уже сейчас кажется, самый правильный вопрос, который вообще можно задать себе в жизни. Я спросил себя, а чего я, собственно хочу? Что мне нравится?

      Мне нравились люди. А ещё – истории. Я искренне считал, что каждый человек – это история. Весёлая, грустная, скучная, трагичная – и всё это в одной чашке. Люди привлекали меня с их достоинствами и недостатками, и я пытался разобраться, как же у них получается жить в этом мире требовать от него совершенства, когда они сами так несовершенны? Ответы продолжают поражать до сих пор. Наверно, отчасти за это я люблю свою профессию – она помогает мне удивляться. И учиться. В отличие от новостников я не пишу о событии, я рассказываю о тех, кто их создает. Истории, которые, я надеюсь, способны схватить за душу, заставить оглянуться вокруг и сказать: «Хэй, этот мир не такой, каким я его представлял!». Я не соврал Моутеру – популярность для меня была делом вторичным. Главное – понимание, что ты не просто так занимаешь крошечную ячейку в мироздании и можешь ему помочь. Хоть чем-то.

      – Чтобы было интересно, я полагаю, – я пожал плечами. – А иногда даже удаётся пролить свет на пару-тройку несправедливостей. В эти ночи я сплю особенно крепко.

      Она посмотрела на меня так, будто не раздевала – разделывала взглядом.

      – Сложная у вас работа, – наконец сказала она. – И странная.

      Сколько сочувствия прозвучало в её голосе! Мне даже стало неловко.

      – М-м-м… Есть немного, да.

      Я почесал затылок. Просто потому что вдруг понял: я не знаю, куда деть руки. Такое со мной случалось… Никогда.

      – Признаться, вы первая, от кого я такое слышу.

      – А что обычно говорят?

      Я усмехнулся.

      – Обычно опускают грязные шуточки про вторую древнейшую и упрекают в том, что мы пишем неправду. Хотя я за всю свою карьеру ни разу не солгал в репортажах.

      – Правда бывает скучна, – ее голос вдруг тверже и глубже. – А ещё – жестока. Люди не хотят её знать. Только думают, что хотят. – Если бы действительно хотели, не обижались бы, когда её говорят прямо в лицо. Единственное, что хотят услышать люди – подтверждение своей точки зрения, сформированной только теми идеалами, которые конкретный человек берёт за истину. Далеко не всегда верными. А когда людям об этом говорят, они злятся. И считают, что им лгут. Вы всегда будете лжецом. Зачем же переживать из-за этого?

      Она улыбнулась – одними только уголками губ, и посмотрела на меня как на школьника, которого