Лютер избавился от него на втором этаже. Я здесь никогда не бывал, если не считать лестничных пролётов. Милош свернул налево, мы же отправились в другой конец тёмно-серого тоннеля и спустились ещё на этаж ниже. На стенах местами облупилась краска, пахло старой известкой, потом и тем, чем обычно пахнет в комнате наутро после двадцати банок пива.
– Извини, – сказал Литер, бросая на меня щенячий взгляд.
Он открыл железную дверь, за которой тянулся очередной узкий коридор. В этом проходе хватило бы места только на одного человека – того, кто проверяет, не померли ли от холода арестанты в камерах.
Лютер отодвинул решётку.
– Извини, – сказал он снова, пропуская меня внутрь и снимая наручники.
Я пожал плечами.
– Что поделать, работа у нас с тобой временами паршивая.
– Ты как? Он тебе ничего не сломал?
Я глубоко вдохнул.
– Нет, ерунда, всё прошло. Гундит этот кретин сильнее, чем бьёт.
Я усмехнулся.
– Будь с ним поосторожнее, Ник. Я бы не сказал, что он отличный парень.
– Да уж, я заметил.
Лютер нахмурился.
– Мой брат может злоупотреблять положением. …
– Твой кто?! – я изо всех сил старался не рассмеяться. – Сводный, надеюсь.
Лютер посмотрел на меня с укоризной. Не то чтобы мне стало неловко, но издеваться над Лютером у меня не было никакого желания – ему и так досталось.
– Ладно, прости. Родственников не выбирают.
– Ник, я серьёзно, у него сложности. Он в последнее время очень нервный… То есть ещё хуже, чем обычно.
Я вздохнул и пожал плечами.
– Вот вам наглядный пример, как даже ничтожная власть превращает человека в тирана, – я усмехнулся.
Копы, учителя. Родители. Политики. Все действуют по одной схеме: подчиняй и властвуй. И чаще всего, эта схема скатывается к грубой силе. Мать всегда говорила, что насилие – признак отчаяния. Я вдруг подумал, что, наверно, поэтому и чувствовал себя последним скотиной, когда у неё кончались слова и начиналось что-то, что бьёт побольнее. Вот только мать желала мне добра, а подобные Милошу заливают чужой болью свою. И я пока не дошёл до того уровня просветления, когда испытываешь к ним жалость.
Мы с Лютером перекинулись понимающими взглядами.
– Лютер, какого черта происходит? – спросил я негромко.
– Не могу, Ник, – он поджал губы. – Не положено. С меня голову снимут. Я и общаться-то с тобой не должен. Я кое-как уговорил Милоша не проводить обыск.
– Как?
– Напомнил ему, что ты защитил меня. Ну, из той переделки с курсантами.
– Да брось, я же ничего не сделал, – я усмехнулся, вспомнив дурацкую историю, когда я отказался выдавать свой источник, коим по стечению