Наш крошечный задний дворик стал местом, где Энджи могла побегать, не опасаясь наступить на использованный шприц, как на детской площадке в мегаполисе, за что мы были благодарны. Я нашел работу на заправке, а свободное время проводил с Кейти и Энджи, взбираясь на зеленые холмы, окружавшие серый городишко, и болтая босыми ногами в холодных, как лед, ручьях.
– Что самое хорошее произошло с тобой сегодня? – спрашивала Кейт у Энджи, подтыкая ей одеяло.
Как-то раз дочка выдала целый список радостей за день: объятия, кусочек шоколада, соседский пес, которого она погладила. А потом, когда Кейт вышла из комнаты, добавила:
– А самое хорошее в завтра – что появится еще больше вещей, которые можно любить.
Кейт восхитилась этой фразой и вышила ее, вкривь и вкось, по канве, разделив слова так, чтобы вышло хокку, и объявив нашу дочь гением.
В девять лет Энджи начала слабеть и бледнеть. Мы повезли ее в Харрисбург, а потом в округ Колумбия. Тамошний специалист употреблял слова вроде «неоперабельный» и «осложненный», а потом сказал, что для сердца Энджи мало что можно сделать. Пока он говорил, Кейт гладила нашу дочь по голове, и впервые с тех пор, как мы расстались с пагубной привычкой, я увидел, как по щеке жены ползет слеза.
Через месяц Энджи стала еще слабее. Она спотыкалась на ходу, часто падала. Когда мы наклонялись к ней, она отказывалась от нашей помощи и старалась встать самостоятельно. Дочка всегда оставалась бойцом.
– Может, мне побыть дома, с вами? – спросил я Кейт наутро после особенно поганой ночи, худшей в череде просто тяжелых ночей.
– Иди на работу, – сказала она. – Тебе нельзя терять заработок. Он нам нужен.
Перед уходом я поцеловал их обеих. С заправки я несколько раз набирал номер Кейт, а когда ответа не последовало, убедил себя, что они вышли на прогулку или сидят во дворе.
К моему возвращению со смены домой там стояла тишина. Я позвал Кейт, но она не ответила. Тишина была тяжелой как никогда, и я сразу все понял.
Я поставил на плиту кофейник и заплакал, мысленно взывая ко всем богам и обещая отдать все, что у меня есть, лишь бы Кейт вышла сейчас из комнаты Энджи и рыкнула на меня: «Чего ты тут разнылся, придурок?» Не сводя глаз с закрытой двери, я жаждал всей душой, чтобы она открылась, хоть и знал, что этого не произойдет. Боги вечно про нас забывают.
Пока вода не закипела, я так и стоял на одном месте. А потом собрался с силами и толкнул дверь в комнату Энджи.
Обмякшее тело дочки с закрытыми глазами лежало на коленях у Кейт. А сама Кейт сидела на полу, привалившись к стене спиной, и в ее полуприкрытых глазах не было жизни. Тут же валялся шприц, лишь недавно выпавший у нее из руки. А на кровати лежала записка: «Энджи умерла во сне около полудня. На прошлой неделе я купила чистого герыча, потому что знала: ей недолго