Однако этот раб был давно подкуплен Брутом и информировал его о тайных переговорах. О том, что в заговоре замешан его шурин, Брут знал. Любви к нему он не питал и потому вознамерился его разоблачить. О том, что к измене причастны его родные сыновья, Брут не мог и помыслить.
Рабу было обещано, что за неопровержимые доказательства существования заговора он получит не только свободу, но и права гражданина новой республики. Со смешанным чувством страха и возбуждения он явился к консулам, имея при себе доверенные ему хозяином письма.
– Сколько? – спросил Брут.
– Двадцать писем, – сказал раб, – подписанных двадцатью одним человеком.
Брут нахмурился:
– Получается, что одно из писем подписано двумя именами?
– Да, консул.
Брут брал одно письмо за другим и читал их, а потом передавал Коллатину. Некоторые из имен ничуть не удивляли Брута, а если иные и потрясали, то он, сознавая серьезность момента, не давал воли чувствам и произносил их с невозмутимым видом.
Вручая Бруту последнее письмо, раб отвел глаза. Брут, напротив, вперил в него взгляд и молчал так долго, что Коллатин, дожидавшийся, когда тот передаст ему письмо, стал гадать, не приключился ли с Брутом паралич. Почувствовав нетерпение, он сам взял письмо из рук Брута, а когда увидел две подписи – ахнул.
Брут же, в отличие от него, сохранил все то же невозмутимое выражение лица.
– Ну вот, – спокойно промолвил он, – теперь мы имеем неопровержимые доказательства заговора и знаем имена заговорщиков. Нужно послать ликторов и как можно быстрее задержать всех, чтобы никто не смог предупредить остальных.
– А потом? – шепотом спросил Коллатин.
– Думаю, в судебном процессе необходимости нет. Сенату предоставлено право в экстренных случаях решать подобные вопросы своей властью. Сейчас как раз такой случай. Мы будем действовать быстро и наверняка, чтобы спасти республику.
На следующий день граждан призвали собраться на Марсовом поле. Консулы поднялись на специально сооруженный помост, перед ними предстали обвиняемые. С них сорвали одежду, и теперь этих юношей из почтенных семей можно было принять за обнаженных атлетов, шествующих перед толпой в Большом цирке, с той лишь разницей, что атлеты приветственно махали руками зрителям, а у этих людей руки были связаны за спиной.
Все взоры были устремлены на сыновей Брута. Следовало признать, что если даже они не научились у своего отца ничему другому, то уж точно научились выдержке. В то время как некоторые из заговорщиков выкрикивали проклятия,