– Доколе же будем мы терпеть подобное надругательство? Что еще позволим отнять у нас тирану и его сыновьям? Нет, больше этого не будет, ибо здесь и сейчас я клянусь положить этому конец.
Брут поднял нож высоко в воздух и обратился лицом к Капитолию, словно взывая к пребывающему в незаконченном храме Юпитеру. Титу же показалось, что этот суровый, изможденный мужчина вдруг воззрился прямо на него и его друзей. Мальчику сделалось не по себе, и он поежился.
– Клянусь всеми богами и невинной кровью, обагрившей этот нож, что огнем, мечом и всем, что способно придать сил моей руке, буду преследовать Тарквиния Гордого, его беспутную жену и всех его детей, ибо никто из них не заслуживает права жить в обществе порядочных людей, а тем более править ими. Я изгоню их прочь и впредь никогда не допущу, чтобы кто-то из них или кто-то другой звался в Риме царем!
Толпа взорвалась криками. Женщины рвали на себе волосы. Мужчины потрясали кулаками. Людская волна накрыла ступени сената, и Брута подхватили на плечи. Казалось, что он плывет над толпой, его рука устремляла окровавленный нож к небесам.
Даже находясь в безопасности на вершине Капитолия, Тит ощутил укол страха, ибо никогда не видел такого зрелища. Ярость толпы была подобна разбушевавшейся стихии. Сердце его стучало, во рту пересохло, и он едва не лишился дара речи.
– Как ты думаешь, что он этим хотел сказать? – спросил Гней. Его голос казался невозможно спокойным.
– Куда уж яснее, – прозвучал в ответ ломкий голос Публия. – Брут намеревается изгнать Тарквиния из Рима.
– А что потом?
Публий хмыкнул от досады:
– Брут, конечно, займет его место.
– Нет, Публий, он сказал другое. «Никогда не допущу, чтобы кто-то из них или кто-то другой звался в Риме царем» – вот его слова. Брут хочет изгнать царя и никого не ставить на его место.
Публий призадумался.
– Но если не будет царя, кто будет править городом?
Тит был озадачен, как и его друзья, но растерянность была не единственным и не самым сильным из разрывавших его чувств. В нем смешались и испуг, и возбуждение, и печаль по несчастной Лукреции – такой красивой, умной и любящей, – и потрясение от того, чему он стал свидетелем. Не все было ему понятно, однако он чувствовал, что произошло нечто очень важное и с этого дня его жизнь, как и жизнь всех его земляков, изменится навсегда.
509 год до Р. Х
В жреческом одеянии и с амулетом Фасцина на груди, ибо сегодня он выступал в унаследованной от предков роли жреца Геркулеса, Тит горделиво стоял между отцом и дедом в передних рядах толпы, собравшейся на Капитолии перед новым храмом Юпитера. Разумеется, там же, занимая столь же почетное место, находились и Пинарии. Прапрадед Публия выглядел очень дряхлым и немало растерянным, но у кого бы голова не пошла кругом после бурных событий прошлого года?
Люди собрались на торжественное освящение храма. До последней минуты Вулка лихорадочно доделывал свое детище, накладывая краску на стершийся