– Уж в этом-то, маменька, я вам помогу разобраться. Причем, немедленно.
Он умчался легкой поступью, столь выгодно отличавшей всех Марковых при их атлетическом телосложении. Через мгновение Агафоклея Алексеевна услышала раскаты его несдерживаемого баса под сводами конюшни. Сын не обманул. Он притащил под окно к маменьке хлюпающего носом мальчишку. Михаил одной рукой держал за шкирку виноватого огольца, а в другой – легкую, узкую лесенку.
Итак, объяснялось все, действительно, просто.
– Степка! – госпожа Маркова чуть повысила свой не тихий голос. – Скажи Ивану, чтобы он тебя высек.
Вернувшись к матери, Михаил Павлович мрачно оповестил:
– Взяла Чалого и ускакала неизвестно куда. Без седла! Как простая крестьянка.
– Не драматизируй, крестьянка на лошади таких кровей – это нонсенс.
– Мaman! Почему вы не заперли её вместе с Анетой? Они всегда проказничают вместе.
– Потому, милый, – Агафоклея Алексеевна снисходительно улыбнулась, – что девочка боится темных помещений.
– Я вижу только один выход…. Нам нужно измыслить способ выдать Фро замуж.
– Вот и подумай, дорогой, что для этого нужно сделать.
– Как вы накажите Фро?
– Никак, – Агафоклея Алексеевна вновь улыбнулась. – Самое большое через час, Зизи будет у себя в комнате с прилежанием заниматься вышивкой. Я сделаю вид, что ничего не заметила.
– Господи, маменька, я не помню, чтобы вы были столь снисходительны ко мне или братьям.
– Девочек, мой милый, нужно лелеять.
– А как же Анета?
– Даю ей ещё полчаса для разрабатывания голосовых связок.
Глава 3
Бешкеков предался сну только утром. Всю ночь он гонял проигравшихся холопов купаться в Воскресенку.
Ночь была теплой, но бодрящая влага быстротечной речки и напитанный сыростью воздух, космами тумана выползавший из дремучего леса, раскинувшегося на несколько верст вокруг охотничьего домика, сделали свое дело: Прошка и Пафнутий не могли свести зуб на зуб. И когда заслышали храп графа, прикорнувшего прямо за столом среди рассыпавшихся карт, облегченно вздохнули.
– Помрет он. Долго не протянет, – зло сплюнув на пол, прошептал Пафнутий.
– Типун тебе на язык, анахфема, – заругался Прохор. – Молодой он еще, двадцатипяти годков отроду.
– Та… весь в деда пошел, – не унимался кучер, – тот тоже был гуляка первый и помер 30-ти годов. Правда, хоть детей нарожать успел. А наш-то, тьфу, беспутный. Одно только, что добрый… когда не пьяный…. Давай, поспим чудок, Проша. Не то, глядь, снова вскочит и блажить начнет.
– Жаниться ему пора, – зевая во весь рот, откликнулся Прохор. – Глядишь, блажь-то и пройдет.
Он притулился тут же, в горнице на узкой лавке, прикрыв лицо рукавом не слишком чистой рубахи. Что ни говори, когда Григорий Александрович в «веселье», времени следить за своим обличием совсем нету…
Пафнутий отправился