А в плахах – топоры.
И так вдоль всей дороги
До самой до Москвы.
Их головы – залоги
Царёвой головы.
Лицом уткнувшись в плаху,
Склонились как один…
Но не заметил страху
В бугристой мощи спин.
Как будто и не в сраме?
И нет на них вины?
Склонились – будто сами
Казнить себя вольны?
Хоть бы почтили взглядом!
Чай, грезят стариной,
К нему, Царю, как задом,
Повёрнуты спиной?
На смерть чисты рубахи.
Решенья ждут его.
Промчался Пётр. И с плахи
Не поднял никого.
И по ступенькам круто,
Потупив гневный взор,
Взбежал к себе, как будто
Не им – ему позор.
Как дерзки чада праха!
И снилось с той поры:
Стрельцы лежат на плахах,
А в плахах – топоры.
Глава вторая
За Яузой в колонии немецкой
Дорожки посыпаются песком.
Окно белеет свежей занавеской
Над садиком с жеманным цветником.
Вот курку обезглавил повар меткий,
Хозяйка тушку отнесла на лёд.
Зовут к столу. Хорошенькая медхен
Петру на руки из кувшина льёт
(Весь вечер будет на глазах вертеться,
Сверкая кружевами панталон).
– Герр Питер! – братец подал полотенце
И браво каблучком прищёлкнул он.
И фатер изъясняется пространно,
И на руках у мутер дремлет мопс…
Но как прелестна, как невинна Анна!
Как соблазнительно прекрасна Анна Монс!
Смущённый Пётр, не выказав афронту,
Ответил на приветствия кивком,
В дверях пригнулся и прошёл к Лефорту,
Где трубки набивают табаком,
О прусский политик толкуют важно,
За кружкой коротая вечера.
Как перед вами, боши, Русь черна.
Как гордо держитесь, как авантажно.
Запанибрата вы с её Царём.
Брезгливы, не гоняетесь за кушем,
Встречая обывательским радушьем,
Не замечая венценосца в нём?
Ещё узнаете Петра крылатым,
Когда, скользнув с могучих стапелей,
Россия в Балтику войдёт громадой всей,
Вплывёт сорокопушечным фрегатом!
Уже обложен русскими Азов,
И взяты каланчи броском рисковым,
И сняты с устья цепи – Дон раскован!
И Шеин ждёт со сдачею послов!
Обряжай князей в обноски,
Сбрось лохмотья, нищета…
Нынче свадьба! Царь московский
Женит пьяницу-шута!
Мчат облаянные псами,
Оттого и ветер свеж,
Размалёванные сани,
Разухабистый кортеж!
В царской бархатной карете
Яков едет, шут хмельной,
С перепуганной до смерти
Дьяка думного женой.
При жезле дурак, в короне!
Испитому ли насквозь,
Хмуробровой бабы кроме,
И