– Где? – Я мотнула головой, ожидая увидеть ещё какую-нибудь непредсказуемую рожу.
– Я – Иван.
Я фыркнула и закусила губу: ничего в нем не было от добродушного великоросса, по определению должного скрываться за таким имечком. Ну, разве только косая сажень в плечах.
Он покосился на меня подозрительно и вроде даже обиделся. Стиснул мой локоть значительно крепче, и я подумала, что при случае, от его обворожительной мягкости не останется и следа. Вчера ночью он злился вполне натурально и был полон желания проучить подлую бабенку, то есть меня.
Двор наш заполонили собачники, совершающие вечерний променад. Четвероногих тварей я не боялась, но некоторая их скученность заставляла меня нервничать. Я невольно придвинулась ближе к спутнику, своим бедром ощущая напряженность его мышц. И тут же получила «награду». Иван притиснул меня к своей груди и накрыл мои губы своими губами.
– Что ты делаешь?! – возмутилась я после того, как поцелуй прервался.
– Всего лишь воспользовался твоим приглашением, – лениво откликнулся он.
– Я никуда тебя не приглашала! Я собак боюсь.
– Правда?
Ваня крутнул меня, и я нос к носу оказалась с розовоносым питбулем. Собачка дернулась и едва не скончалась на месте.
– Мне показалось, это она тебя боится.
– Ублюдок, – процедила я сквозь зубы и поспешила успокоить хозяйку пита. – Калерия Львовна, простите, ради Бога. Я его не заметила.
– Машенька, вас вчера вечером искал молодой человек, – с характерным одесским выговором, который не смогли приглушить 15 лет прожитые в российской глубинке, оповестила дама.
Это напомнило мне об утреннем визитере и о том, что Данькино письмо, наполовину смятое, нераспечатанное, валяется на дне моей сумки, в прихожей моей квартиры. А я – целуюсь с другим под пристальным вниманием всего нашего дома.
– Я подумала, зачем вам такой несимпатичный знакомый?
Я вспомнила невысокого крепыша с занимавшейся лысиной на затылке – все, что сумела я разглядеть из окна кабинета в письмоносце, когда он покидал школу. Мужик был, возможно, не красавец, а, по словам Калерии, выходило – настоящий урод. Я растянула в вежливой улыбке рот и попятилась: дай старушенции волю – заболтает до смерти.
– Такой нехороший взгляд… – продолжала повествовать дама мне в спину, – и руки суетливые…
Много у вас, Марья Ивановна, знакомых с суетливыми пальцами? Я с надеждой покосилась на спутника: может быть, это он вчера отирался в нашем дворе?
– Это был не я. Я – вполне симпатичный.
Это было правдой. Калерия Львовна никогда бы не сказала про его насмешливые, шалые глаза, что они вызывают нехорошие ассоциации. Похоже, вчера многие искали со мной встречи. Особенно «скверный» знакомец. Я начала исподтишка постреливать глазами за темные кусты. А ну как выскочит – и гроб с музыкой на вечную память. Танька, конечно, расстарается, проводит с помпой, а Павлик будет опять плакать…
Я