Он умирает минут через десять. Ни задолго до своей чудовищной кончины, Тимофей окончательно испражняется, и почему-то, именно этот факт вызывает у меня отвращение. Желудок мой не выносит подобного зрелища и выворачивается наизнанку. Приходится подключать к водопроводу шланг и тщательно смывать фекалии и рвоту, а заодно и отмыть от крови его шкуру. Два больших окровавленных лоскута свисают с рёбер, а в остекленевших выпученных глазах навсегда застывает дикая всепоглощающая боль. Ради этой боли и задумывался чудовищный ритуал снятия кожи заживо. Теперь Персонаж исполнил своё предназначение, и остаётся завершить работу.
Я расстегиваю ремни, сковывающее мёртвое тело. Правая нога его вдруг дёргается, и я в испуге отскакиваю, но потом понимаю, что это – остаточные рефлексы. Они потом ещё появляются не раз: то мышца сократится, то глаз шевельнётся. Организм ещё не сознаёт факт своей гибели, и всё это выглядит довольно пугающе. Я отлепляю со рта полоску скотча, и из него вытекает кровавая пена (он откусил себе язык). А когда я переворачиваю тело, то из лёгких вылетает последний выдох – жутким стонущим эхом отражается он от глянцевых стен лаборатории.
Около двух часов уходит у меня на всю работу: я полностью срезаю кожу с торса одним куском, ноги обрабатываю до колен, руки до локтей. Человеческое тело теперь напоминает выставку Гюнтера фон Хагенса – это тот художник, что делает скульптуры из человеческих трупов.
А что, давай нашего жмура тоже засолим и поставим, как экспонат! – шутит Голос.
Скользкие куски кожи я перетаскиваю в ванну и заливаю холодной водой из под крана – пусть отмокает. Теперь надо заняться телом, и в ход идёт большой разделочный нож-резак, топорик и мелкозубчатая ножовка. Но вначале, я отпиливаю кисть руки и тоже закидываю в ванну – это ещё один трофей. Далее, я начинаю с плеча: мясо легко расходится в стороны, обнажая кости. Только крови слишком много, она ещё свежая, горячая, и я сам уже с ног до головы в ней.
Когда режешь свинью, кровь, обычно, сливается из раны. Так что, мясо получается бледным, обескровленным. В моём же случае, мышечные ткани – тёмно красного, почти чёрного цвета. Кости я, где перепиливаю, где перерубаю, и от отсечённых кусков, как и от самого тела, помещение наполняется пахучим паром. Но этот запах уже не кажется мне таким противным, как в начале.