Влад пожал плечами:
– Не знаю. Дорого?
– Ещё бы… Пару сотен тысяч долларов за почку, не хочешь?
Иванов кивнул, подумав про себя: «Значит, съёмка будет тяжелой. Везде, где замешаны большие деньги, съёмки идут с пробуксовкой. Когда денег нет, все наперебой стараются рассказать. Когда замешаны деньги, все хотят уйти от ответа. Боже, ну, почему именно ему это досталось? Паша уже взбаламутил воду первой серией своего фильма, а теперь хочет отправить его в Царьгород, эту кишащую голодными пираньями заводь, чтобы снять вторую. Что у него за судьба?
Будь такое предложение от Паши в прежние времена, Влад бы решительно отказался. Зачем ему подбирать за коллегой объедки? Но теперь он был обязан Паше работой, которую тот предложил ему сразу после того, как Влад выписался из больницы. В больницу он попал, потому что не справился с ответственной командировкой, в которую его послали из той прежней телекомпании, где он работал. А не справился он потому, что наломал в поездке дров, не справившись с заданием, да ещё отличился тем, что приглашал в номер продажных девочек, платил им из казённых, этим провинциалкам, да не как местным, а как столичным гетерам, тоже мне, Гарун Аль Рашид! И не смог поэтому уложиться в ту сумму, которая была ему отпущена на командировку. Ему пришлось позвонить в Москву и попросить денег. Денег ему прислали. Но ещё через день позвонили и сказали, что за все деньги ему придётся отчитаться. А -нет – заплатите из своих, сказали ему.
Он знал, что не отчитается. Где взять такие квитанции? Эта мысль сделала остаток его командировки невыносимой. Сначала он думал: а, ерунда, рассчитаюсь! Затем его настроение изменилось. Он вдруг стал считать требование отчитаться за каждую копейку унизительным. Подумаешь – потратил?! Но он же работал! Он же давал материалы? Да! Это ведь чего -то стоило! Или нет? Его вдруг стала мучить злоба. То, что раньше выглядело легким, эти съёмки, вдруг стало даваться через силу. Однажды во время монтажа он вскочил и одну за другой швырнул в стену три кассеты, потом отбросил ногой стул, на котором сидел и стал орать на своего телеоператора, хорошо и спокойного парня, топая ногами. Он оскорблял его последними словами за то, что тот, по его мнению, неверно выстроил кадр. Пару минут он орал и неистоствовал. Потом успокоился и, сев, продолжил монтировать. Тем вечером он впервые почувствовал сильную головную боль. Но не обратил тогда на неё должного внимания. Потом боли участились, появился насморк. Домой в Москву приехал совершенно разбитый.
Как