Тимей, часто представлявший себя в сражении, был внутренне готов к нему и воспринимал всё творящееся как нечто уже знакомое, отчего вёл себя уверенно, словно бывалый вояка, хладнокровно сражая врага.
Лишь несколько позже, после того как завершилась битва и наступило затишье, увидев при дневном свете изрубленные и окровавленные тела, став очевидцем пыток и казни захваченных в плен вражеских воинов, в том числе и раненых, он долго не мог успокоиться и что-то невпопад отвечал на вопросы своих военачальников, дрожащими руками держа меч и ножны, так и не сумев вложить полотно в кожух. Всё утро и до самого полудня его рвало, до изнеможения выворачивало наизнанку. А во время совершения обряда сожжения тел погибших собратьев он очень отчётливо ощутил, как что-то в глубине груди вдруг сильно заныло, отдаваясь тупым отголоском по всему телу, сжало в один миг затрепетавшую душу, холодком сковало сердце, не давая ни вздохнуть, ни шевельнуться.
Обычно весёлый и жизнерадостный, с этого самого дня, с этого первого своего сражения, почувствовав в себе какой-то надлом, он вдруг изменился, став молчаливым и замкнутым.
Теперь он уже не имел желания убивать, и даже когда оказался в отряде полководца Феспида при столкновении с саками, случившемся так же в ночное время, как это было в битве с восставшими ариями, он никого из них не сразил и вынужден был только отбиваться, стараясь остаться в живых. Полученному ранению он радовался в душе, так как считал, что забрал его на себя, отведя от кого-то из своих товарищей по оружию.
Иногда он мысленно укорял себя из-за слабости характера, почти граничащей с явной трусостью, но всё же не допускал таким размышлениям развиваться глубже и овладевать всей душой, понимая, что поступи он иначе, опрометчиво, и они смогут уже полностью вытеснить из неё веру в твёрдость духа и достаточную смелость.
В последнее время он стал довольно часто предаваться воспоминаниям о своих родителях, о сестре с братом, причём делал это с искренней любовью к ним, отчего ему становилось гораздо легче, и он сразу ощущал прилив сил.
От воспоминаний о них он переходил к думам о себе и знал, что никогда не подведёт их. Он был уверен в том, что никто и ничто не сможет заставить его уронить честь и опозорить имя.
Несмотря на то что обретённая по своей же доброй воле новая жизнь, как показало время, была трудна, желания бросить всё и вернуться обратно у него пока не возникало. Только одно