Осёкся Савелий, глядя на Акчиён, лицо её побелело, исчез румянец с нежных щёк, словно бы и постарела она от таких речей Савелия.
– Не о том ты просишь, – сказала она, не глядя на гостя, – Но, коли хочешь судьбу свою умилостивить да исправить, что ещё можно, оставайся здесь на семь дней.
Савелий чуть не подпрыгнул от радости – сама приглашает! О судьбе говорит! Так может это и есть судьба? Коли так, то он не только неделю, а и год готов тут пробыть!
– Прежде чем ответ давать, поразмысли хорошенько, – голос Акчиён сделался строг, – Не у печи сидеть здесь будешь – работать станешь, работы тут всякой полно, чёрной да трудной! И семь дней здесь долго тянутся, кабы тебе обратно не запроситься!
– А потом? Как я отработаю семь дней, ты сделаешь то, о чём прошу? Я буду знать, где серебро руками берут? – часто дыша, спросил Савелий, он решил, что Акчиён испытать его надумала, что ж, он готов.
– Нет. Такой силы мне не дано. Но если ты всё сделаешь, как должно, то я дам тебе ту, у кого ты станешь просить… а уж она решит, что тебе нужнее.
Задумался Савелий. Мало чего он понял из отвела Акчиён, да уж больно манили её синие глаза, белый свет перед ним застили… И если он вызнает, где то серебро, про которое на прииске артельщики говорили, то будет у него такое богатство, что и эта гордая Акчиён станет его!
– До́бро! – ответил он важно, – Скажу Евлампию, что тут остаюсь, пусть едет домой, скажется про это. А через семь дней за мной пусть вертается. Только ты гляди… не обмани!
Решительным шагом вышел Савелий на крыльцо и позвал конюха. Приказания отдавал резко, по-хозяйски, да приказывал не позабыть ничего.
День только ещё разгулялся, осенний ветер гнал вдаль серые облака, когда верховой ездок на Гнедом пересёк ручей в овражке. Три матёрых волка провожали его, стоя на пригорке и блестя глазами.
Глава 10.
Когда Евлампий помахал Савелию рукой, сидя верхом на горячем Гнедом, а после только лист палый за ними завился по дороге, вот тут весь дух и решимость Пышонькина дали слабину. Страшно стало, что его тут ждёт? Акчиён сказала, что работать придётся, а он… отродяся ничего не умел руками-то делать!
В растерянности и огорчении он вернулся в домишко, где ему предстояло обитать до возвращения Евлампия. А что будет, думал Савелий, когда старый конюх один домой вернётся? Вот уж Евдокия ему устроит за то, что оставит здесь его одного! На самом деле, как ни хорохорился Савелий, а всё ж до последней минуты надеялся, что Евлампий передумает уезжать, скажет, дескать, с тобой останусь, чего, всего-то неделю тут побыть!