– Это ничего не значит, – сказал я, – легкая критика всегда способствует продажам.
– В некоторых случаях да. – И Морджесон в замешательстве стал теребить свою жидкую бородку. – Но в большинстве случаев нет. Там, где очень решительная и смелая оригинальность, враждебная критика всегда будет бессильна. Но работа, как ваша, требует поощрения, другими словами, нуждается в рекламе.
– Я вижу, что вы не считаете мою книгу достаточно оригинальной, чтоб обойтись без этого? – Я чувствовал явное раздражение.
– Дорогой сэр! Вы право… право… Что мне сказать? – И он, извиняясь, улыбнулся. – Вы, право, немного резки. Я считаю, что ваша книга показывает высокий уровень образованности и изысканность мысли; если я нахожу в ней недостаток, то это, может быть, потому, что сам не понимаю тонкости. По моему мнению, единственно, чего в ней недостает, это, скажем так, цепкости, за неимением другого выражения, – то есть способности не отпускать внимания читателя, удерживать его точно пригвожденным. Но, в конце концов, это общий недостаток современной литературы; мало авторов достаточно чувствуют сами для того, чтоб заставить чувствовать других.
С минуту я ничего не отвечал: я думал о точно таком же замечании Лючио.
– Хорошо! – наконец сказал я. – Если у меня не было чувства, когда я писал книгу, то теперь уж безусловно у меня нет его. Но, увы, я перечувствовал ее каждую строчку! Мучительно и напряженно!
– Да, в самом деле! – сказал Морджесон мягко. – Или, может быть, вы думали, что чувствовали; это другая, весьма любопытная фаза развития литературного темперамента. Видите ли, чтоб убедить других, нужно сперва самому быть убежденным. Обыкновенно результатом этого бывает особенная притягательная сила, возрастающая между публикой и автором. Положим, у меня плохие доводы: возможно, что в торопливом чтении я вынес ложное впечатление о ваших намерениях. Как бы то ни было, но книга должна иметь успех. Все, что я решаюсь у вас просить, это попытаться лично поладить с Макуином.
Я обещал сделать все, что возможно, и, придя к этому соглашению, мы расстались. Я сознавал, что Морджесон оказался гораздо более проницательным, чем я воображал, и его замечания дали мне пищу для мыслей, не совсем приятных для меня, так как если моей книге действительно, как он сказал, недостает «цепкости», то она не пустит корней в умах людей – она будет просто эфемерным сезонным успехом, одним из тех «модных» литературных продуктов, к которым я питал откровенное презрение, – и слава будет так же далека, как и раньше, за исключением ее дурной имитации, приобретенной благодаря моим миллионам.
В этот день я был в дурном расположении духа, и Лючио заметил это. Он скоро выведал у меня суть разговора с Морджесоном и рассмеялся, узнав о предложении «поладить» с ужасным