Ближе к обеду позвонила Самохина.
– Записывай номер телефона и имя. Ты пишешь?
Алёна развернулась на стуле, придвинула к себе блок для записи и схватила карандаш.
– Пишу, пишу.
– Никодимов Борис Африканович.
Алёна невольно фыркнула.
– Чего?
– Чего, чего, Золотарёва! Африканович. Папа у него был – Африкан. Не вздумай заржать, когда с ним общаться будешь, дядька серьёзный.
– Бог ты мой… Ладно, давай номер.
Ленка продиктовала номер и начала объяснять:
– Он в архиве работает. Доктор исторических наук, жутко занудный, но знает, кажется, каждую бумажку. И с Марьяново тебе поможет.
– Что мне ему принести? Коньяк, виски?
– С ума сошла? Говорю же, дядька серьёзный.
– Денег, что ли, дать?
Самохина неопределённо промычала, после чего сказала:
– Не знаю, если честно. Намекнёт – дашь, но, думаю, он будет рад свободным ушам, и только. Так что, наберись терпения.
– Ладно, Лен, спасибо огромное.
– Мяукни, когда статья выйдет. Я почитаю.
Алёна вздохнула.
– Если выйдет. Ты же знаешь Рыбникова. Он губитель моего вдохновения.
Ленка посмеялась и отключилась, а Алёна тут же набрала номер Африканыча. Первый раз такое отчество слышала.
Но Борис Африканович на самом деле оказался дядькой серьёзным. Внимательно её выслушал, не перебивая, и молчал после долго, Алёна уже успела махнуть на всё рукой, от повисшей неловкости вставляя одно лишнее слово за другим, но затем ей благосклонно разрешили приехать в архив, чтобы обсудить всё лично.
– Только скажите, что именно вас интересует, – попросил историк.
– Наверное, записи рождения за начало прошлого века. Это возможно?
Никодимов замялся.
– Для этого вам потребуется специальное разрешение. Но я подумаю, что можно будет сделать.
– Замечательно. Спасибо большое, Борис… Африканович.
– Алён, обедать пойдёшь? – спросил, заглянувший в кабинет Бурдовский.
– Пойду.
До встречи с Никодимовым оставалось полтора часа. Как раз достаточно, чтобы съесть салат и булку с чаем.
– Знаешь, за что я тебя люблю, Золотарёва? – спросил Серёга, уплетая столовский борщ.
Алёна остановила на нём взгляд и удивлённо вздёрнула брови.
– А ты меня любишь?
– Образно говоря.
– А-а… И за что?
– За то, что ты любишь поесть.
Алёна замерла, перестала жевать булку.
– Вот