Введение
В третьей части книги «Пути русской любви» мы постараемся выяснить, что нового для понимания любви дал семидесятилетний эксперимент по приживлению романтических отношений на новой социальной почве, созданной в Стране Советов. Три вектора русской любви (романтический, рассудочный и глубинный), которые мы обнаружили в ее Золотом – XIX – веке, на рубеже XX столетия в Серебряном веке сошлись в одной ключевой точке: невероятно заряженном поиске идей, сил и энергий для формирования нового человека, способного полнокровно и счастливо жить, любить и творить. Яркая представительница главного культурно-философского течения Серебряного века Зинаида Гиппиус считала, что труды символистов по подбору ключей к тайнам человеческой природы не были напрасными, что в конце «темных коридоров», куда им приходилось спускаться, «забрезжила белая точка». Но с трудом добытое знание осталось разрозненным, трудно передаваемым и доступным лишь тем, «кому пора услышать».
Глядя на глубокий разрыв, зияющий между Российской империей и Страной Советов, нам не помешало бы опереться на какого-нибудь отважного проводника, связующего культурные эпохи разорванной революцией и гражданской войной страны. Найти его непросто. Те, кто, как Александра Коллонтай, задавали тон радикальным преобразованиям отношений любви, резко расходились и с традиционным семейным укладом, и с лицемерной буржуазной моралью в половом вопросе. Другие, как Михаил Булгаков, если и затрагивали этот «второстепенный» по сравнению с классовой борьбой вопрос, то прибегали к фантастическим сюжетам и мифологическим образам. Самым подходящим на эту роль будет писатель с мировой известностью – Максим Горький, неутомимый бродяга, борец и труженик согласно символике своей родовой фамилии Пешков и знаток как самых низких и так самых высоких социальных слоев в их скрытой для пугливого глаза горькой изнанке, не обманувшийся в выборе собственного основного литературного псевдонима после недолгого пребывания в образе Иегудиила Хламиды.
С Горького мы и начнем нашу заключительную историю о «Путях русской любви». В ней нам также потребуется в большей мере прибегать к сравнительному взгляду на траектории любви из тех углов международного любовного треугольника, который мы обрисовали в начале нашей трилогии, поэтому напомним здесь кратко о них.
На Западе трансформации отношений любви в XX веке были не менее радикальными. Порожденные новомодными философскими теориями и стихийными социальными движениями, вплоть до знаменитой радикальной сексуальной революции 60—70-х годов и «розовой», гибридной войны за гендерное равенство, они перекочевали в XXI век, где еще время от времени наблюдаются вспышки медийных баталий с разрозненными представителями консервативных сил. Теперь взоры энтузиастов технократов, усиливаемые финансами заинтересованных в продлении человеческой жизни и земных удовольствий, обращены на заманчивые достижения в области расширения человеческих способностей с помощью генной инженерии, роботизации и искусственного интеллекта. Контуры нового техносубъекта еще размыты, и любовь живет на обломках смыслов XX века.
Французские интеллектуалы в прошлом столетии проделали колоссальную работу по изучению современного субъекта, отталкиваясь от наследия Ницше и Хайдеггера. Жан-Поль Сартр и его супруга Симона де Бовуар пришли к заключению, что отношения любви, хотя и наполнены радостью индивидуальной свободы, внутренне противоречивы – иллюзорны, конфликтны и в значительной мере связаны с самообманом, сбивающим субъекта с его подлинного жизненного предназначения (аутентичного экзистирования). Отвергая детерминизм господствовавшего в понимании человеческой природы психоанализа, они утверждали, что индивид самостоятельно выбирает себя в разных жизненных сферах, в том числе «посредством эротического опыта». При этом, правда, отмечалась особая насыщенность эротических переживаний, в которых «люди наиболее остро чувствуют двойственность своей натуры; в эротическом опыте они ощущают себя и плотью, и духом; и Другим, и субъектом».
Мишель Фуко видел в европейской истории сексуальности стремление человека узнать правду о природе романтического влечения и обнажил зыбкость «абсолютных ценностей» как идейных оснований моральных норм, навязываемых властными структурами для поддержания социального иерархического порядка. Он рассматривал «сексуальный опыт или воздержание» как один из видов имеющих долгую историю практик, производимых людьми «над своими телами и душами, мыслями, поведением и образом жизни, чтобы преобразовать себя для достижения определенного состояния счастья, чистоты, мудрости, совершенства или бессмертия».
Стоит, впрочем, отметить, что эти довольно непритязательные и скептические взгляды на любовь французских мыслителей явно не соответствовали исключительному характеру вызывающих, порой причудливых и неизменно головокружительных личных любовных историй. Так же, как ницшеанский любовный романтизм в произведениях Максима Горького не в полной мере отразил витиеватую запутанность его любовных предпочтений.
За океаном идеи Фуко об истории сексуальности и практиках заботы человека о себе были встречены в конце 1970-х – начале