кого задолго до вас сделали своей собственностью. Я вам скажу, что вас ждет. Их язык – это язык аплодирующей лжи и времени, воняющего трупами, язык, говорящий так громко, чтобы не было слышно других. Он несет грязь и тупой ум всюду, где пытается гнездиться и откладывать свои яйца. И он останется таким, что бы кто-то ни сделал. Говорят, два разумных человека всегда смогут договориться. И если этого не происходит, разумно исходить из того, что кто-то менее разумен, чем ожидалось. Опуская крайние случаи, в абсолютно любом произвольно взятом сегменте абсолютно любого социального устройства в принципе всегда можно найти как относительно плохой, так и относительно светлый его представитель. Не важно, в вашем мире, в моем, в каком угодно другом, это касается всех племен, народов, этнических групп и рас. Но вы упорно ищете в их мире такой относительно светлый вариант, уверяете себя, что он благополучно найден, и с облегчением переводите дыхание, словно все счастливо разрешилось. Мне жаль играть сейчас роль пессимиста, но, боюсь, у меня для вас плохие новости. Это абсолютное зло. И действенны против него только абсолютные меры. Мой друг, концентрационные лагеря, это наиболее естественное, ясное и откровенное выражение этой цивилизации насекомых, является и их предельно законченной сутью. Им не доступен ни язык логики, ни простой здравый смысл, и даже общие человеческие законы открытого мира и планеты не распространяются на них тоже. Они – «
цивилизация»… Именно в таком виде. По крайней мере, если верить их микрофону. Так они делают то, что делали всегда: всё, что они когда-либо могли строить, они строят на костях своих концентрационных лагерей. Животновод – всего лишь совершенное выражение того, что близко им всем. Дело не в названиях, – сказал я. – Если подобрать привычное представление, многое становится проще.
Эльф не перебивал. Он слушал, как слушают песню на непонятном языке: молча.
– Дело в названиях, – ответил он. – Ваши миры упорно зовут нас тем, чем вы хотите нас видеть. И строят свои отношения с порождением своих ожиданий.
– А вы – нет? – спросил я. – Вы – нет? Вы снова, снова и снова зовете этот ни в чем не совместимый с вами мир за стол переговоров и до вас никак не дойдет, что тот сядет за него, только когда абсолютно точно будет знать, что вас нет. А то, что от вас осталось, не изменит ничего.
– Тогда тем более надо сделать так, чтобы у нас они не поднялись выше дна ближайшей пропасти.
Мне надоел этот разговор. И ужин тоже. Спор воспроизводил бессчетное множество других таких же, похожих на этот, как капли воды, и ничего не менявших.
– Как вы думаете, чем всё кончится?
Я сидел, не зная, что сказать лучше. Сказать, как есть, означало необратимые последствия. Но ложь – худший инструмент, который существовал в контакте с народом Леса. Это был странный вопрос для эльфа.
Одно это могло показать, что сидел я здесь зря. Он всё еще на что-то надеялся. Никогда и нигде – не было ни одного случая, когда бы его
