После смерти отца в доме стало пусто и скучно. Долгими зимними вечерами Жанна сидела одна-одинёшенька возле старенького черно-белого телевизора и тосковала над тетрадкой с домашним заданием, положив подбородок на сцепленные в замок руки. Дарья Степанкова или работала, или ошивалась где-то с новыми ухажёрами, а бабка жила на другом конце города и гостей не очень-то жаловала.
Когда девочке исполнилось двенадцать, мать привела в дом отчима. Это был огромный молчаливый мужчина с налитыми кровью глазами и кулаками размером с приличный кочан капусты. У него были покатые плечи исполина, круглая сгорбленная спина и угрюмый взгляд исподлобья. Говорить он не любил, ел много, жадно чавкая, а на Жанну не обращал никакого внимания. По ночам супруги бесконечно возились на своей широкой, с железными никелированными шарами кровати, и мать металась под массивной фигурой, иногда сладко полузадушенно вскрикивая. Временами девочка не могла заснуть до рассвета, прислушиваясь к возне в соседней комнате. Особенно не спалось ей в лунные июньские ночи, когда соловьи не смолкали до утра и до утра скрипела старая кровать.
А Дарья была без ума от своего благоверного. Поздняя любовь, говорят, самая сильная. Мать Жанны была влюблена в своего нового мужа как кошка. Тот принимал ее обожание с молчаливой снисходительностью, чуть ли не с брезгливостью, и порой под пьяную руку позволял себе поколачивать жену. Учитывая размеры его кулаков и животную силищу, дело когда-нибудь могло дойти и до смертоубийства, но пока всё как-то обходилось. Когда отчим являлся домой пьяным, а это случалось с традиционной для Выдры регулярностью, Жанна забивалась в дальний угол и оттуда следила ненавидящим взглядом за его перемещениями по дому. Вскоре поводов для ненависти стало еще больше.
Когда Жанне исполнилось четырнадцать, она как-то вдруг потеряла всю свою красоту, точно ее с лица смыли. Девочка стала голенастой, угловатой, с неприятно-большими, точно больными, глазами и широким, по-лягушачьи расплывшимся ртом. И характер у нее сильно испортился. Она стала резкой и нервной, огрызалась на слова матери, отчиму отвечала демонстративно-презрительным молчанием, бабке дерзила с каким-то садистским наслаждением.
– Ох, Дарья, и врежу я ей когда-нибудь! – однажды обронил отчим в ответ на очередную выходку Жанны. – Да так врежу, что она меня век не забудет.
Так оно вскоре и случилось…
А по стране, точно скорый поезд, идущий без остановок, летели шальные девяностые годы. Эти годы на первый взгляд несильно изменили российскую глубинку, разве что работы стало меньше, как и денег, а пьянство стало как-то забубённей, отчаянней, надрывней. Что действительно подкосило жизнь маленького городка, а в особенности семью Степанковых-Бушко, так это факт отмены остановок дальних поездов на станции Выдра.
Это малозначительное в глазах мировой общественности событие