…
Когда страшно, нужно очень много с кем-нибудь говорить. Лучше всего – с детьми. Они весёлые, и от них не пахнет смертью. Забываешь, что может быть страшно. Твой кубик-рубик становится очень податливым и позволяет делать с собой всё, что не приводит обратно в страх. Он снова смотрит синей стороной в небо, а зелёной – в лето.
…
Почему над каждой детской могилкой не светит своё персональное солнышко, как маяк? Я не вижу его. Я вижу только глаза – глаза, взятые как бы напрокат у жизни, с застрявшими, замурованными мечтами в них. Счастливые, продолжающие верить и надеяться глаза, но теперь лишь на фотографии, в вечном "здесь и сейчас". Кто знает, сколько жизни в застывшем мгновении?…
Вы верите в то, что мы все, с самого нашего рождения, тяжело больны? – спросил я своего путника, вместе со мной карабкающимся на эту гору.
Мы все надеемся, что если Его искренне попросить, Он сжалиться, увидит, как нам плохо, и поможет, – сказал мужчина и продолжил карабкаться.
Как и все тысячи человек – дети, старики – все стремились туда, где ждёт избавление и счастье. "Да поможет нам Зевс", – казалось, прошла вечность, когда мы с ним достигли вершины, и нашему маленькому взору явился Он, восседающий на странном и огромном троне, словно бы состоящим из одних только глаз, в каждом из которых навечно застыла надежда и жажда продолжения. Он был очень уставшим и сидел на троне, устало подперев свою голову могучей, ещё не сломленной никем рукой. Его жена, Фемида, сидела рядом, в его ногах, и плакала. Струи её слёз собирались в реки и стекали с другой стороны горы, впадая в целый океан.
Я, совершенно поражённый их размерами, уже и не надеялся, что услышат именно меня, потому что тысячи людей стояли в жутко громком и в то же время безмолвном страдании и смотрели с громадной, чудовищной надеждой на Зевса и Фемиду. Я закричал:
Помоги мне избавиться от болезни! Я очень устал бороться! Дай сил, о, Великий, помоги мне!
Но мой голос был таким маленьким, как пустота. Мне показалось, что неспроста боги так печальны. Может, они тоже страдают, как и мы, когда не можем помочь всем на свете?
Но вот Фемида встала и подошла к огромному бочонку с водой, подняла его и перенесла в другое место – то ли хотела умыться, то ли ещё что-то. Я почему-то испугался думать о причинах, побудивших её произвести сие действие, – побоялся оскорбить своими земными думами Фемиду. Не хотел, чтобы про меня, несчастного, плохо подумали боги. Хотел всё-таки быть примерным перед ними, заискивая и лицемеря во весь свой человеческий изобретательный ум. Но боги были печальны и ни на кого