Размыкая для радости вежды.
Не нужна, хоть рассвета не чаю,
Мне небесная радость в подмогу,
Я без маски планиду встречаю,
И без слез провожаю к порогу.
Эти скорби, что грудь придавили,
Тяжелее заботы на тризне,
Мир покоя наступит в могиле,
А труды здесь – агония жизни?
Страх отчаянья бродит во мраке
В душах некогда радостных зданий,
Но, воспитан напарником в браке,
Я приемный ребенок страданий.
Без сочувствий, такого соседства
Подземелье со мной не хотело,
Сердце бедное умерло с детства,
Не рыдай – отпусти мое тело!
At Castle Wood
The day is done, the winter sun
Is setting in its sullen sky;
And drear the course that has been run,
And dim the hearts that slowly die.
No star will light my coming night;
No morn of hope for me will shine;
I mourn not heaven would blast my sight,
And I ne'er longed for joys divine.
Through life's hard task I did not ask
Celestial aid, celestial cheer;
I saw my fate without its mask,
And met it too without a tear.
The grief that pressed my aching breast
Was heavier far than earth can be;
And who would dread eternal rest
When labour's hour was agony?
Dark falls the fear of this despair
On spirits born of happiness;
But I was bred the mate of care,
The foster-child of sore distress.
No sighs for me, no sympathy,
No wish to keep my soul below;
The heart is dead in infancy,
Unwept-for let the body go.
«Иди сюда, дитя, – порой…»
Иди сюда, дитя, – порой,
Струной забытой будишь слово
В душе, и грустных мыслей рой
Летит ко мне из детства снова?
Не упрекайте, ведь давно
Я помню ноты в светлом зале,
Однако, с музыкой дано
Нам время скорби и печали.
Так было в праздничную ночь,
Мне шесть исполнилось едва ли,
Я от огней прокралась прочь
И очутилась в темной зале.
Там было некого любить,
Там ни товарища, ни друга,
Пришла пора печальной быть
Под небесами в центре круга.
И громко ветер выл, и грусть
Отгородила жизнь от мира,
Мне представлялось, что кружусь
В кошмарных сущностях эфира.
С глазами, мокрыми от слез,
Молила Господа о смерти,
Но звуки музыки донес
До слуха мрак ночной, поверьте,
И милый, помнится сейчас,
Душевный голос будит память,,
То серафим в полночный час
Сошел, чтоб в дом отца доставить.
Три раза поднимался он
И умер, побежденный сроком,
Но все ж слова его и тон
Пребудут в сердце одиноком.
Come hither, child–who gifted thee
* * *
Come hither, child–who gifted thee
With power to touch that string so well?
How darest thou rouse up thoughts in me,
Thoughts that I would–but cannot quell?
Nay, chide not, lady; long ago
I heard those notes in Ula's hall,
And had I known they'd waken woe
I'd weep their music to recall.
But thus it was: one festal night
When I was hardly six years old
I stole away from crowds and light
And sought a chamber dark and cold.
I had no one to love me there,
I knew no comrade and no friend;
And so I went to sorrow where
Heaven, only heaven saw me bend.
Loud blew the wind; 'twas sad to stay
From all that splendour barred away.
I