Читатели Фонвизина расходились во мнениях относительно того, насколько серьезно следует принимать его критику российского общества и государства. Его первый биограф, князь П. А. Вяземский, считал, что «Бригадир» – «более комическая карикатура, нежели комическая картина». Вяземский утверждал, что флирт между бригадиром и советницей, а также между советником и бригадиршей неправдоподобны, хотя «симметрия в волокитстве» несет в себе большой комический потенциал [Вяземский 1848: 205–206]. Вяземский также считает, что Фонвизин не стремился сделать то, что делают хорошие драматурги, то есть создать вымышленный мир и исследовать его противоречивые стремления. Фонвизин, как считает Вяземский, довольствовался тем, что помещал в свою пьесу персонажей, которых наблюдал в обществе или выдумывал, чтобы «расцветить кистью своею» [Вяземский 1848: 208–209].
Другую крайнюю точку зрения на Фонвизина, противоположную Вяземскому, предлагал советский литературовед Г. П. Макогоненко, который рассматривал «Бригадира» как политический трактат, направленный против сословных, дворянских привилегий и «идеологии рабовладельцев» [Макогоненко 1961: 108–109]. Макогоненко полагает, что Фонвизин написал пьесу зимой 1768–1769 годов, после событий, связанных с Уложенной комиссией. По его мнению, Фонвизин был единомышленником Григория Коробьина и философа Я. П. Козельского, а также других критиков крепостного права, входивших в состав Уложенной комиссии. Фонвизин, как считает Макогоненко, был также оппонентом Михаила Щербатова, который в публичных дебатах выступал против резкого освобождения крепостных [Макогоненко 1961: 97–104]. По мнению Макогоненко, «Бригадир» – это систематическая защита просвещенческой идеологии Фонвизина, где Софья и Добролюбов представляют чистые просветительские идеалы (человеческое достоинство, честь и сострадание), противостоящие ретроградам-помещикам и политическим реакционерам вроде бригадира и советника [Макогоненко 1961: 112–115]. Макогоненко утверждает, что в своем художественном методе Фонвизин сознательно отходит от классицизма Сумарокова и других драматургов XVIII века в пользу нарождающегося реализма [Макогоненко 1961: 117–135].