Она не просила, чтоб тысячи пуль одолел на бегу,
И если мой воин падет, я мишенью достанусь врагу.
О! Прочь малодушие, битвою думы полны,
Идите бесстрашно и вырвите славу войны,
И жадным рукам не поддайтесь по прихоти злой,
Владеют индейцы по праву рождения этой землей,
Хоть бедностью, горем и голодом ныне обязаны ей…
Возможно, того пожелал в небе Бог этих белых людей.
Как умирают красные мужчины
Он пленник! А есть ли вообще для них ад?
В насмешках озлобленных воды Гурона шипят?
Он – гордо презрительный, он ненавидит закон,
Наследник племен ирокезских убийственных – он,
Он – вождь кровожадный могавков, несметных числом,
Кто боль презирает, смеется над горем и злом,
Здесь, в злобных объятиях близкого ныне Гурона
Гнушается он, даже пленный, касанья и стона!
Он пленник! Но он не повержен, Могавки храбры,
Никто никогда не сказал: ирокезы – рабы,
Душой ненавидел он это ничтожное племя всегда,
Что бродит на Симко, усеяв вигвамами там берега.
Он брови нахмурив, стоит и взирает бесстрашно,
Глядит вызывающим взглядом надменным, как стража
Судьбу обсуждает его над ужасною бездной,
Как будто стремится унизить их волей железной.
И выбор враги смельчаку предлагают тогда:
«Захочешь ли ты
На огненном ложе свои отпечатать следы,
Босыми ногами ходить по углям до тех пор,
Пока в Страну Душ не откроется вечный простор,
И песня твоя, ирокез, ублажит наше ухо?
А может по-женски не хватит для этого духа?»
Орлиные очи его засверкали, и сжалась рука
От их оскорблений, как бог он глядит свысока,
«Готовьте огонь» – говорит, презирая врага.
Не знает пока он, что этот трусливый отряд
Глотать будет пыль, целовать ирокезов наряд,
У ног победителей ползать, зализывать раны,
Когда боевые могавков забьют барабаны.
За смерть его будет отмщение воинов скоро,
Погибнут враги на кострах племенного раздора,
Они, похитители мерзкие, жалкие, здесь напоказ
Дубинки в лицо выставляют с насмешкой сейчас,
Не думают, что их вонючие, красно-кровавые скальпы
Могавки на пояс повесят, когда попадутся им в лапы.
Дорога углей раскалилась до белого зноя,
Он видит дорожку огня, под деревьями стоя,
Не дрогнув уже, как скала, подается вперед
В горящие груды, военную дикую песню поет,
Как пел он когда-то, в былые бродя времена
По южному дому, поросшая лесом страна
Спускалась по тропам к морской и озерной воде,
И речь ирокезская нежно журчала везде,
Про доблесть и подвиги песни поведают там,
Где ныне стоит ирокеза бесстрашный вигвам.
Гордится и дышит он долгим пылающим следом,
А танец