Оберег на любовь. Том 1. Ирина Лукницкая

пугающие волдыри, заполненные прозрачной мозольной жидкостью. Выходит, сгоряча, оглушенная новыми впечатлениями, я до сих пор не замечала ни боли, ни мозолей. Пребывая в крайнем смущении от повышенного внимания к моим испачканным рукам, я, тем не менее, не пропустила мимо ушей ключевую фразу Алексея. Он назвал меня женщиной, хотя и маленькой. Впервые причисление к слабому полу не вызвало у меня открытого протеста. Ведь как раньше бывало: если какой-нибудь паренек своей слабостью, недостойным поведением или глупостью сильно разочаровывал моих друзей противоположного пола, то пацаны всегда ставили ему один и тот же диагноз: «Да он девчонка! Тряпка…». В таких случаях я обижалась за всех девчонок подряд, а сама предательски жалела, что не родилась мальчишкой. Сейчас, напротив, я была польщена и, по-моему, ухватила главное – быть женщиной не так уж плохо. До меня вдруг начал доходить смысл фразы: «Сила женщины в ее слабости». Мне даже показалось, что я чуть ли не физически ощущаю, как во мне просыпается эта новая загадочная сила. Или слабость? В общем, я совсем запуталась, потому что находилась в пограничном от обморока состоянии. Оно было вызвано нестандартным поведением моего нового знакомого и тактильными ощущениями, доселе мною не испытанными, но жутко приятными. Алексей все это время не выпускал моих ладоней, гладил, дышал на пузыри, успокаивал, уговаривал и с раскаяньем обращался непосредственно к моим пострадавшим ладошкам:

      – Вот так, сейчас пожалеем вас, и все пройдет. Простите меня, дурака ненормального. Догадался, ребенка на весла посадить. Угробил ручонки, такие славные, такие маленькие. Все, все, больше не буду.

      Я глупо повторяла: «Ну что вы, не надо. Не надо. Они же грязные. Пожалуйста, не надо», – и предпринимала слабые попытки освободиться, но Алексей и не думал выпускать мои кисти. В голове промелькнуло: так же жалела меня мама, когда я падала с велосипеда и сдирала в кровь локти и коленки. Она старательно мазала ссадины йодом, дула на свежие раны и приговаривала: «У кошки боли, у собачки боли, у Поли не боли. Видишь, вот уже все и зажило». И верно – ранки затягивались чуть ли не на глазах. Боль утихала, и я спешила вырваться из материнских объятий, чтобы бежать во двор за новой порцией синяков и ссадин. Сейчас вырываться и куда-то бежать мне не хотелось совсем. Напротив, я всей душой желала, чтобы сеанс целительства продолжался как можно дольше. А еще лучше – вечно. Больше я не предпринимала никаких попыток высвободиться, а лишь тихо повторяла:

      – Алеша, пожалуйста, не надо. Алеша, все хорошо. Мне правда, нисколько не больно.

      Мое неформальное обращение странным образом подействовали на него, словно парень, наконец, дождался от меня специального разрешения. Он накрыл меня теплым, слегка затуманенным взглядом и осторожно стал целовать руки, каждый пальчик, каждую царапину, каждую набухшую мозолину. Еще никто так ласково не прикасался ко мне губами, тем более никто так нежно не целовал моих рук. Странный и страстный диалог завязался между нами. Я все еще делала попытки извиниться за