– Мне нравится, когда меня трудно найти, – ответила Уиллоу, глядя, как Харрис, сориентировавшись по звуку голоса дочери, пошел в ее направлении.
Ее отец родился на рубеже веков и утверждал, что точная дата появления на свет была тайной для него самого (долгое время она подозревала, что он это говорит, чтобы не праздновать дни рождения). Несмотря на потерю зрения, Харрис всегда оставался физически сильным, потому что сам собирал хворост и рубил дрова для дома, даже тогда, когда по всей усадьбе установили электрические батареи, а камины замуровали. Но выглядел он заметно хуже, его рыжеватые когда-то волосы поредели и стали совсем седыми. После ликвидации «Древесины Гринвуд» Харрис годами ничего не делал, только контролировал из домашнего кабинета состояние своих земельных владений и капиталовложений. А после официального выхода на пенсию три года назад половину времени он стал проводить в Сан-Франциско. Там он каждое утро брал такси и с проводником уезжал в лес, где росли секвойи, и слушал пение птиц, помечая что-то в своем особом блокноте. Но, учитывая быстрое ухудшение его физического состояния, было ясно, что для безделья ее отец не приспособлен.
Он подошел к ней и сделал нечто невообразимое – протянул руки и обнял ее.
– Ты пахнешь, как барак в одном из моих поселков для лесорубов, – заметил он, разжав объятия.
– А от тебя несет домом престарелых, – не осталась в долгу Уиллоу, сбитая с толку его жестом. – Чему обязана такой чести, Харрис?
В детстве он запрещал ей употреблять слова папа и отец, хотя, естественно, в подростковом возрасте она не раз над ним насмехалась, отвечая: «Как скажешь, папуля!» Но сейчас он, казалось, сделав над собой усилие, хотел проявить учтивость. Дочь не стала подливать масла в огонь.
– Через пару дней твоего дядю должны выпустить, – сказал он, явно проявляя давнюю неприязнь к пустой болтовне. – И, учитывая ваши особые отношения, я подумал, может, ты захочешь его оттуда забрать?
Ей показалось, что в голосе отца прозвучала нотка ревности, как будто не сам Харрис придумал и оплатил эти «особые отношения».
Когда Уиллоу было шесть лет, Харрис пообещал платить ей по двадцать пять центов за каждое письмо, которое она напишет своему дяде Эверетту Гринвуду, и даже оставил ей на письменном столе стопку конвертов с наклеенными марками. Ей очень хотелось купить арабского скакуна, как у других девочек в ее частной школе, и она писала по письму каждый день, а иногда и по несколько. В течение десяти лет они писали друг другу каждый из своего заключения: Эверетт из федеральной тюрьмы строгого режима, а Уиллоу из дома отца. Поначалу его письма походили на детские каракули с массой грамматических и орфографических ошибок, которые даже тогда бросались ей в глаза. Но с годами она видела, что дядя стал писать более грамотно, как будто слайд наводили на резкость, и