Я не шевелилась. Едва дышала. Обмочилась и тихо заплакала от стыда. Меня окружали пугающие звуки, голоса, плач от тихого до безудержного и душераздирающего. Корабль скрипел и стонал деревянным корпусом, словно тоже скорбел. Шепот. Шум. Слова, которые я знала и которых не знала. Сразу после того, как увели Джери, пошел дождь. Воздух отяжелел от влаги, смешанной с запахами отчаяния и ужаса.
Голова у меня кружилась, мысли путались, все слова сплелись в одну нить, доносящиеся рыдания складывались в зловещую картину. Понимание чужих слов, шуток, историй когда-то радовало меня и веселило родных… Теперь это умение пугало.
«Куда нас везут?» Менде.
«Они что, каннибалы? Собираются нас съесть?» Эдо.
«Меня тошнит». Бассари.
«Они принесут нас в жертву своим богам». Дагомейский.
«Не могу дышать… не могу…» Игбо.
«Да не дурите вы! Никто не собирается нас есть!» Фула.
«Нас хотят продать на шахты португальского короля!» Аканы.
«Нужно сражаться!» Йоруба.
«Не могу… дышать». Игбо.
Я ничего не понимала, вопросов становилось все больше. Я собрала все слова и попыталась запомнить каждое, снова и снова прокручивая их в голове. Чтобы потом спросить Джери, когда она вернется. Если вернется.
Я не спала.
На рассвете сестра спустилась по трапу в сопровождении розоволицего мужчины, который грубо вновь пристегнул ее ко мне. Помню, как я спросила, что произошло. И всегда буду помнить, что она ничего не сказала. Днем, когда нас тащили по трапу на палубу, я увидела синяки на ее тонкой, нежной шее и на руках. И больше вопросов не задавала.
Ум десятилетнего ребенка больше похож на кувшин для воды, чем на корзину. Корзину можно очень долго наполнять зерном, листьями или рыбой, но всегда останется хоть маленькое местечко. А все потому, что между камышинками, даже если они сплетены очень туго, есть промежутки, и что-то, какая-то мелочь, выскальзывает. Травинка, листочек или крошечная рыбка. Даже если вы до краев наполнены мыслями и знаниями, какой-то кусочек все равно ускользнет. Не так в кувшине. Вы наполняете его водой доверху, и больше в него уже не влезет ни капельки.
Таким кувшином оказался мой разум. Воспринимая и впитывая все, происходившее в трюме корабля работорговцев, я запоминала то, что не следует видеть ни одному ребенку, и в какой-то момент мой разум переполнился. Я видела больше, чем могла осмыслить. Через несколько недель ноздри у меня одервенели, и я больше не давилась вонью. Я отвернула слух от криков о помощи, стонов боли и воплей насилия и жестокости. И обратилась к учебе, которой меня заставляла заниматься моя неукротимая сестра. Эти уроки занимали мой разум и отвлекали его. От кошмаров. От тех ночей, когда очередное розовое лицо отрывало Джери от моей лодыжки и тащило вверх по шаткому деревянному трапу – да, я выучила, как называлась та лестница.
«Мартине» раскачивался взад и вперед, а однажды чуть не перевернулся во время внезапно начавшегося сильного шторма.