И далее:
О временах же и сроках нет нужды писать к вам, братия, ибо сами вы достоверно знаете, что день Господень так придет, как тать ночью. Ибо когда будут говорить: „мир и безопасность“, тогда внезапно постигнет их пагуба[65].
Среди свитков было несколько, которые не принадлежали авторству Павла или кого-то из его последователей, но содержали сведения об Иисусе. То есть это не были истории в полном смысле слова, а лишь какие-то короткие заметки.
Просмотрев их, я пришел к выводу, что Иисус был довольно загадочным персонажем, который мог увлечь своими речами, но цели его или предназначение я так и не смог для себя уяснить. Все было каким-то путаным и бессвязным. Хотя, возможно, это потому, что в моем распоряжении оказался случайный набор его высказываний, причем расположены они были в произвольном порядке и потому могли показаться невразумительными.
Но я проявил терпение, а с его помощью, как известно, можно и в пустыне отыскать драгоценные камни. А я нашел вот это:
Посему как собирают плевелы и огнем сжигают, так будет при кончине века сего: пошлет Сын Человеческий Ангелов Своих, и соберут из Царства Его все соблазны и делающих беззаконие, и ввергнут их в печь огненную; там будет плач и скрежет зубов[66].
Это о нас, о римлянах, о нашем городе, который христиане «ввергли в печь огненную», чтобы сбылось вот это пророчество.
И в другой части свитка я наконец нашел последнее и решающее доказательство. Вот оно:
Огонь пришел Я низвести на землю и как желал бы, чтобы он уже возгорелся! Крещением должен Я креститься; и как Я томлюсь, пока сие совершится![67]
Это его крещение, что бы оно ни значило, свершилось. И теперь, по его же словам, пришло время принести огонь на землю.
XVI
Очень долго я просто неподвижно сидел перед разложенными на столе уличающими бумагами. Теперь у меня были все необходимые доказательства, но на душе от этого не полегчало.
Много лет назад, когда я только стал императором, мне надо было подписать мой первый указ о казни отъявленного преступника. И тогда я воскликнул: «О, если бы я не умел писать!» Чем наверняка немало удивил, если не позабавил стоявших возле моего стола экзекуторов.
Подписывая тот указ, я испытывал внутреннюю дрожь, но понимал, что это до́лжно сделать. Вот и сейчас я должен был это сделать.
Я встал и прошел в покои Поппеи.
Мне не хватало решимости, а еще я нуждался… В чем? В отпущении грехов?
Поппея всегда была твердой в своих решениях и не любила оглядываться назад.
Свет в выходящих на запад окнах дворца начинал тускнеть, палящее солнце покидало небо. Приближался сладостный теплый вечер.
В это время суток в покоях Поппеи всегда было тихо, и я надеялся, что застану там играющего на барбитоне[68] юношу – мне всегда нравились глубокие звуки этой басовой кифары. И я не был разочарован: еще на подходе к покоям Поппеи я уловил низкие печальные звуки.
Войдя в комнату, я увидел в ее