Миновала меня и женщина, чьего лица я не увидел вовсе: слишком быстро она его отвернула. Облаченьем ей служил плащ, сотканный из струящихся слез.
Процессия масок обтекала меня, танцуя и смеясь: я их ничуть не интересовал. Один только Пьеро задумчиво обернулся на меня и воротился назад. Встав прямо передо мной, он заглянул мне в лицо так, будто это зеркало, – и стал корчить такие гримасы, да так руками задорно махать, что я невольно стал ему подражать: то глазом подмигну, то плечом пожму, то губы трубочкой вытяну.
Но шута нетерпеливо оттесняют другие гости: все хотят узнать меня получше.
Ни у одного из этих новых существ, впрочем, нет определенных очертаний. Они – как жемчужные четки, нанизанные на скользкий шелковый шнур, как ноты на стане всеобщей мелодии, исполняемой незримым виртуозом.
Со мной уже говорила не книга. Говорил Голос. Он требовал чего-то от меня, но я не понимал, чего именно, как ни напрягался. Он пытал меня жгучими, неясными вопросами; и, хоть и произносил живые, весомые слова, был, однако же, мертв и беззвучен.
Каждый шум в нашем мире располагает набором отголосков – равно как и всякая вещь отбрасывает лишь одну большую тень, но много-премного маленьких. Голос был обделен всяческим эхом; все его отзвуки давным-давно развеялись и истаяли.
До самого конца дочитал я книгу – и все еще держал ее в руках, как вдруг показалось, будто, пытливо перелистывая, изучал я не бумажный фолиант, а собственный рассудок. Все изреченное Голосом я носил в себе всю жизнь – где-то на задворках, в зашифрованных и отчасти позабытых сигналах. До сегодняшнего дня это знание пряталось от разумения…
Я смущенно заозирался.
Где тот человек, что принес мне книгу? Уже ушел?..
Вернется ли он за ней, когда я ее отреставрирую?
Или мне самому придется ее доставить?
Но я не мог вспомнить, назвал ли клиент свой адрес.
Я силился воскресить в памяти его облик – все тщетно.
Как он был одет? Стар или молод? Какого цвета волосы? Борода – есть или нет?..
Ничего, ну совсем ничего не мог я вспомнить. Отдельные черты, какие я себе рисовал, расплывались бесследно, стоило попытаться мысленно «сшить» их в цельный образ.
Я закрыл глаза и надавил пальцами на веки. Внутренняя темнота не откликалась.
Тогда я встал посреди комнаты, уставился на дверь – так же, как когда он вошел – и представил: вот сейчас он поворачивает за угол, пересекает лестничную клетку, читает мою дощечку на двери: «Афанасий Пернат» – и заходит.
Пустой номер.
Его облик не вспомнился.
Я видел на столе книгу и старался представить себе хотя бы ту руку, что вынула ее из кармана и подала мне, но не мог