Пробираться в родную деревню мне теперь можно было только во тьме. Такая вот у меня ситуация сложилась, обратив меня в пугливого крота, какой света как огня боится и только во тьме решается из норки своей выглянуть. Сперва я хотел идти, как только стемнеет, но потом передумал и решил дождаться Тоню с работы, а то как-то неудобно получалось: она меня спасла, скрывала от недругов, а я слиняю без предупреждения, как последний гад.
Пришла Антонина в восьмом часу, и я сразу, как только она переступила порог, заявил ей о своих планах на вечер. Тоня как в пальто стояла, так и присела на табурет. Губы у неё вдруг задрожали, глаза заблестели, и я понял, что если я сейчас же не возьму волю в кулак, то воли этой мне уже век не видать. Потеряется она окончательно и бесповоротно, а у меня этого добра не велики закрома. Надо было решаться и я решился, отчаянно шагнув за порог. Антонина следом. Я строгим взором повелел ей вернуться, и она, мигом послушавшись, попятилась назад, и только прошептав мне еле слышно:
– Ты придешь, Андрюша?
– Попробую, – пробурчал я, стараясь не глянуть ей в глаза. – Куда мне еще деваться? Жди. Вернусь, если…..
Не хотелось мне, чтоб она моих глаз узрела. Не сухо там было. Очень уходить не хотелось, я и не думал, что так тяжко будет, но идти надо. Другого выхода у меня сейчас нет. Взялся за гуж…
На автобусе из райцентра до нашей деревни минут за пятнадцать добраться можно, но сегодня в автобус садиться рискованно. Людей там много бывает, а их я теперь немного побаивался. Казалось мне, все люди (кроме Тони, конечно), только и думают о том, как бы меня поскорее в милицию сдать. И будто не было у них теперь ни никакой другой заботы, кроме того – как меня на кичу определить…
«Ни стыда, ни совести у людей не осталось, – думал я, разглядывая издали столб, возле которого останавливается наш автобус. – Я стараюсь никому никогда ничего плохого не делать, а они… Неблагодарные…»
Размышляя так о роде человеческом, я пошел к деревне пешком и лесом. В лесу было сумрачно и страшно. А тут еще на луну туч мутных ветром натянуло. Луна и так-то ущербная дальше некуда, как говорится – на последнем издыхании, а за тучами её стало вообще не видать. Короче, шел я, практически, наощупь, иногда спотыкаясь, а иногда и падая. Но, несмотря ни на что, где-то, через час, добрался до своего родного порога усталым, и никем не замеченным. Вот моя деревня, вот мой дом родной…
В доме горел свет. Опасаясь милицейской засады, я осторожно подкрался к окну и, приподнявшись на цыпочки, заглянул туда. Леха сидел за столом и занимался довольно-таки странным делом. Леха писал. Если б я Леху не знал, то, вряд ли бы так удивился, но я своего армейского друга знал хорошо. Чтоб Леха стал по доброй воле чего-то писать, так это надо передушить половину медведей заполярья. Так видимо и случилось, потому что Леха писал, а над ним ни одного человека с ружьём не стояло. Леха сидел в избе один и писал по доброй воле. Вон оно как… Чудеса… На