Найденов, положил Пашу, которая все еще была без чувств, в шалаш, очевидно когда-то служивший пристанищем утиных охотников, вылез оттуда, и в почтительной позе ожидал распоряжений своего начальника. Тот достал кармана саквояжик, бывший на руке Паши, начал считать деньги… Большинство их было в билетах.
Билеты Рубцов откладывал в сторону и считал только наличные деньги… их было около шести тысяч.
– Ну, вот, братцы, каждому из вас по три тысячи!.. Хорош кусок… Жить можно безбедно всю жизнь!..
– Много благодарны, Григорий Григорьевич, – низко кланяясь, словно в один голос, проговорили разбойники.
– Куда же нам теперь идти? Ведь в городе больше жить нельзя. Чай, взыщутся этих то? – проговорил Воробьев, указывая на шалаш.
– Ну уж за это не беспокойся… Концы я схороню, а если что – помни, одна дорога – Питер… Город большой… там словно в темном лесу спрятаться можно… Понял?..
– А твою милость где там искать?.. – говорил уже Найденов, очевидно не разделявший своей судьбы от участи своего товарища…
– Хороши вы?! Или моего столичного прозвища не знаете… Спроси в «адресном» отставного поручика барона Клякса – всякий укажет… Небось… паспорт самый настоящий. Сам Шершнев носа не подточит… Поняли!?
– Как не понять!
– А теперь ступайте… Надо с красоткой перемолвиться, да тоже в путь-дорогу!..
– Покараулить что ли? – спросил ухмыляясь Воробьев.
– Не к чему. Вот, он, караульщик, – Рубцов вынул из кармана шестиствольный револьвер хорошего калибра. Воробьев попятился.
– Сторож! – пробурчал он.
– Неподкупный… Ну, с Богом, братцы… меня не забывайте… если понадобитесь – кликну…
– Рады стараться… отец атаман… все в твоей воле, – отвечали разбойники, и с низкими поклонами удалились. Чрез минуту их легонькая лодочка, спрятанная до того времени в камышах Найденовым, мелькала, в тени наступающего вечера, к противоположному берегу… Рубцов огляделся, и пошел взглянуть на свою лодку.
«Нептун» стоял привязанный цепью к небольшому колышку, вбитому в землю, а в нескольких шагах валялся уже окоченевший труп Гребешкова… Атаман взял его за ноги и оттащил немного подальше в камыши. В это мгновение послышался какой-то необычайный звук, стоп иди вопль, Рубцов насторожился и бросился к шалашу. Картина, которую он увидал, была потрясающая. Паша, пришедшая в себя, рвала на себе волосы, и оглашала воздух дикими рыданиями. Рубцов кинулся к ней, зажал ей рот рукой и утащил в шалаш… Стоны смолкли… слышался только твердый, но тихий голос Рубцова, который старался убедить, и доказать что-то, совершенно потерявшейся несчастной женщине…
Наступала тихая летняя ночь… Месяца не было и только миллионы звезд искрились на темном небе. Тишина и безмолвие царили кругом… только из шалаша раздавались тихие рыдания, да злостный шепот…
– Боже мой! Боже мой, что я буду делать несчастная, – говорила, заливаясь слезами, Паша… –