Я успокоился и кинул собаке сосиску. Как сейчас помню, это была баварская, с сыром. И эта баварская с сыром – она даже не успела упасть на землю: собака поймала ее на лету и проглотила.
– И что? – обернулся я к Мартышке.
– Пошли, – скомандовала она.
Ну мы и пошли, а собака немедленно двинулась следом.
– Даже опытная бродячая собака, – прокомментировала происходящее Мартышка, – если бросить ей сосиску, то она хоть на миг да начнет строить какие-то иллюзии, и несколько метров осторожно будет идти за тобой, – вовсе не в ожидании новой сосиски, а в надежде, что ты не захлопнешь перед ней дверь.
Я чуть не заплакал, честно.
– Если поставить перед маленьким уличным котенком блюдце молока, он будет лакать, одним глазом кося на тебя, и немедленно побежит за тобой, бросив молоко, как только поймет, что ты уходишь, – продолжила свой катехизис Мартышка.
Мне снова удалось не зареветь. Ну почти.
– Но страшнее всего, – продолжила Мартышка, – когда опытная бродячая собака внезапно начинает вести себя как маленький дворовый котенок: лакает, одним глазом посматривая на тебя, и, бросая все, бежит следом – и со всего маху разбивается о захлопнутую перед нею дверь.
Мартышка вроде бы о собаках говорила, но я все понял. Про себя – я ведь и сам был той собакой. И про то, зачем люди пишут Богу. И я быстро пошел к магазину обратно – мне все равно нужно было скрыть свои слезы от Мартышки. Но я ни хрена не понял. Я купил килограмм баварских, но я ни хрена не понял. Я это понял – ну, то, что я ни хрена не понял, – когда вернулся с этим килограммом сосисок. Мартышка на меня посмотрела – и вот тогда я все понял. А когда я понял все то, что я не понял сразу, – мы пошли. Мы – это я, Мартышка, пожилая псина и килограмм сосисок. Мы долго искали, но в конце концов встретили Дзампано. Ну того, что тень тени того Дзампано.
– Знакомьтесь, – сказал я Дзампано, показав на пожилую псину. – Это Джек.
– Дзампано, – представился Джеку Дзампано. В смысле Шмуэль. Шмуэль представился и засмеялся. И Джек тоже засмеялся. Ну в смысле пожилая псина, ставшая Джеком. А еще она – ну, пожилая псина, ставшая Джеком, – она помолодела. И они ушли, смеясь. Счастливые. Помолодевшие. Оба – и Джек, и Дзампано. В смысле Шмуэль. А мы – мы с Мартышкой вернулись на Шивтей Исраэль, 24. Ну потому что нам притащили еще полтора десятка мешков с письмами и потому, что я все понял. И для чего мы тебя придумали. И для чего ты нам понадобился.
А вот ты, похоже, этого так и не понял. Ты – это Бог. Ну да я тебе через два часа и десять минут все объясню. Вернее, через два часа и десять с половиной минут. Но объясню. На баварских сосисках. Если, конечно, у тебя там есть баварские сосиски. И если ты есть.
Правило Розенталя
А сосиски я Мартышке отдал. Весь