Картинки и образы прочитанных историй продолжались ночью во сне, наслаивались, превращались в бурлящую фантасмагорию. Чудо-юдо перелазило через спинку кровати и волосатой лапой перебирало вставшие дыбом волосы. Золушка натирала ступни в неудобных хрустальных туфельках и требовала пластырь, которого не оказывалось в домашней аптечке. Мари вместе со Щелкунчиком кормила белоснежных лебедей, и они били крыльями по зеркальной глади озера, обдавая брызгами постельное белье. Вода обволакивала сны теплой тайной, и крик лебедя разрезал утренний полумрак спальни, постепенно превращаясь в голос матери:
– Лиля, ну что за безобразие? Ты опять надула в кровать! А ведь такая взрослая девочка! И Золушка опять вся мокрая. Снова стирай, как вы мне все надоели, руки уже отрываются!
И Евгения Александровна рывком выдергивала край мокрой простыни из-под ребенка, а кукла падала на пол так же быстро, как фальшивая принцесса бежала с бала, теряя на ходу башмачок из позолоченного пластика.
Позже, когда Лиля открыла магию самостоятельного чтения с помощью терпеливой доброты первой учительницы, она перестала тревожить мать, все больше замыкаясь в иллюзиях придуманных миров. Они были для нее даже более выпуклыми, явными и ощутимыми, чем сама реальность. Девочка с головой погрузилась в этот бездонный соблазн. Чтение служило самым приятным способом пренебрегать жизнью. Иногда, завидев хмурящееся небо в окне, Лиля молила неизвестного повелителя, чтобы пошел дождь и избавил ее от шумных игр во дворе. Ведь она уже попала в плен шуршащих страниц, еще не зная продолжения сюжета. А забавы во дворе оттягивали удовольствие узнавания.
Евгения Александровна злилась на дочь, на ее домашнюю замкнутость, на увядание ее живого задора раньше времени. Они силком выгоняла девочку на улицу, прятала книги, выключала свет, заставляя ребенка укладываться спать раньше времени. Мать раздражала эта тихая страсть, несвойственная детству. Сама Смирнова всегда была активным, спортивным, коммуникабельным человеком. Ее любовь к литературе ограничивалась планами на урок. Подобное уклонение от настоящего мира ее пугало. Она встретила в дочери то, чего старательно избегала сама – затхлость библиотек, тягу к познанию без границ, болезненную самодостаточность. Индивидуализм интроверта в Советском Союзе не приветствовался и был скорее пороком. Лиля постоянно слышала упреки:
– Сначала прочитай свою жизнь, а потом займись чужими выдумками. Хватить наблюдать, надо действовать. Посмотри, в кого ты уже превратилась. Горбыль, да еще слепой. А ну-ка расправь плечи и шагом марш на улицу! Девочка в третьем классе, а уже близорукая, как крот! Что с тебя вырастет?
Лиля пряталась в тусклом свечении настольной лампы и читала украдкой, портя глаза и не задумываясь