Юлиус Корнелиус смотрел то на окровавленный наконечник стрелы, то на прикрывшего глаза странного раненого.
«Да человек ли он? Как можно не взвыть, не закричать, не застонать? Под силу ли это человеку. Как можно собственными руками резать собственное тело? Кто он? Святой или… Демон? Слуга сатаны? И я… Я помогаю демону?»
От этого открытия Юлиуса Корнелиуса бросило в жар, который необъяснимо перешел в озноб. Ноги лекаря задрожали, и он устало опустился на дощатый пол. Его голова затуманилась и забродила тысячью взаимоисключающих друг друга мыслей. Сколько это продолжалось, Юлиус Корнелиус не мог и сам себе ответить. Он очнулся только тогда, когда главная мысль разогнала все остальные.
«Мне приказали его вылечить. Я выполняю приказ. А спасаю ли я демона или человека… Это не важно. Пусть другие разбираются, но без меня. Я никому ничего не скажу. И все-таки это скорее демон, чем человек!».
Лекарь с трудом поднялся, посмотрел и опять уселся на пол.
Девушка, которую раненый назвал Гретой, с улыбкой на устах… сшивала рану на бедре. Сшивала запросто, как обыкновенная сельская девушка сшивает порванный мешок. Нет, скорее как прилежная белошвейка сшивает края дорогой одежды. Только белошвейки при этом еще напевают.
Слава Господу, эта не пела. Она просто и деловито вонзала дугообразную иглу в человеческую кожу, оттягивала ее и через рану вонзала ее в другой край кожи. И все это плавно и в тоже время быстро и точно.
Едва она закончила свое страшное шитье, мужчина в странных одеждах ласково сказал:
– Теперь уже можно и сверху покрыть мазью рану.
– Мазью? Рану? Зашивать рану как… Как…(Лекарь не подобрал нужного слова).
Он уже был на ногах, и с растерянностью смотрел на то, как девушка деревянной дощечкой достает из стеклянной баночки что-то желеобразное и растирает его по ране.
– Это только поможет мне, – с убеждением тихо сказал раненый, – Я знаю, и множество раз видел, как раны прижигают раскаленным железом или кипящим маслом. В молодости я был на войне. Такое лечение доставляет больше мучений, чем сама рана. Я знаю, у меня есть шрамы от такого прижигания. Но однажды я видел, как одному из сопровождавших отряд цирюльнику после большого боя не хватило масла для прижигания, и не было возможности разжечь костер, чтобы накалить железо. И тогда он взял, что у него оставалось. Помолясь, он стал прикладывать к ранам мазь из яичного желтка и розового масла. Таких раненых мы увидели поутру бодрыми и хорошо выспавшимися. Их раны были невоспаленные и не припухшие. А те, раны которых залили кипящим маслом, были измучены лихорадкой и с припухшими краями ран.
– Это дьявольщина какая то, – прошептал Юлиус Корнелиус.
Он сел у стены, твердо решив больше ни во что не вмешиваться. Ему хотелось уйти, но за дверями его с расспросами ждали венецианские посланники. Как им можно было объяснить, что три стрелы извлечены. Как объяснить, когда они не слышали ни единого крика, ни стона, ни проклятия.
А