Воспоминания. От крепостного права до большевиков. Николай Егорович Врангель

и я помню, как m-lle Марис возмущалась, когда Зайка назвала Белое озеро Белым, а не «Биэло», как значилось в книге. Знал я еще первые четыре правила арифметики, которым научился, играя с нашим бухгалтером, внуком няни. Закону Божьему меня могла научить няня, а ее понимание Бога сформировалось жизнью, а не церковью. Она понимала Царя небесного приблизительно таким, каким был Царь земной, т.е. скорее карателем, чем милостивцем; я, по крайней мере, не помню, чтобы она когда-нибудь говорила о Его милосердии, а, напротив, когда кто-нибудь уповал на Него, качала скептически головою: «Бог поможет! Держи, батюшка, карман шире! Поможет он, как же!» Или: «На Божьей помощи, брат, до Казани не доедешь. Лучше сам о себе позаботься. Вернее будет».

      Ни в какую справедливость Божью она не верила, но зато знала, что неправедность наказывалась.

      – Пойду, отслужу молебен, – бывало, скажет кто-нибудь.

      – Стыдись! Что он тебе, Бог-то, исправник, что ли? Наблудила, а потом думаешь свечой или молебном его подкупить. Шалишь! Этого подкупом не возьмешь. Не таковский!

      К святым относилась скептически:

      – А кто их знает, кто они такие, что при Самом в услужении? Важное дело. И Максим и Калина к самому Папеньке поставлены, а разве он послушает их глупые речи?

      Вот все, что я знал, и с этими сведениями я приступил к подготовке с приходящим учителем в Школу правоведения…

      После того как Зайка перешла к гувернанткам, а няня перешла жить вниз, я остался в детской один. И так как теперь там для одного было места «больше, чем достаточно», то из разных углов перенесли в детскую разные чемоданы и сундуки, вследствие чего для стола, на котором я мог бы писать, места не оказалось.

      Я об этом сказал дворецкому; тот, ввиду того, что комната мне была назначена самим отцом, доложил ему, но отец даже не пришел взглянуть, а сказал:

      – Глупости, какой ему еще письменный стол! Министерские, что ли, бумаги будет писать? Может писать на простом.

      И я стал пропащий человек. Решение вопроса, на чем готовить уроки, стало роковым.

      С самими уроками дело наладилось. В часы, когда приходил учитель, брат Саша был в министерстве на службе, и я занимался с учителем в его комнате. Но где готовить заданное? Иду с книгами, тетрадями, карандашами, перьями и чернилами в столовую и принимаюсь за работу.

      – Помилуйте, тут нельзя, – говорит дворецкий, – сейчас накрывать начнут.

      – Да где же мне писать?

      – У вас, сударь, на то своя комната.

      – Да там стола нет.

      – Этого я не могу знать, я папеньке докладывал. Не приказали.

      Продолжаю писать.

      – Извольте очистить место, а не то папеньке доложу.

      Собираю свои вещи и перебираюсь в одну из гостиных. Слава Богу, она пуста! Раскладываюсь и сажусь писать.

      – Ты никак совсем с ума сошел, – набрасывается проходящая Ехида. – Вот и пятно на столе сделал. Этакая неряха!

      – Это не я сделал, это ракушка в самом мраморе. Вы бы прежде посмотрели.

      – Как ты смеешь