Это катанье длится четыре дня с раннего утра до вечера. Едва ли найдется житель Петербурга, который не счел долгом побывать на «балаганах».
Гостиный двор
На Вербную мы идем пешком на «Вербы» у Гостиного двора; там вдоль Невского и на Садовой сколочены из досок навесы, стоят подмостки и сани-розвальни с разным убогим добром. Примитивные самодельные игрушки, уродливые пегие лошадки, избушки и дворцы из картона, чертики в банках, гипсовые кролики и морские свинки с головами качающимися, фигуры Николая Павловича в солдатской серой шинели и каске с шишаком, пряники, изображающие турок и казаков руки фертом32. Тысячная толпа давит друг друга и снует взад и вперед. Няня тащит нас за руки, охает и стонет, умоляет пропустить бедных малых деток, и мы ежеминутно, рискуя быть задавленными, покупаем и платим сами, сами, слышите! каждый за гривенник чертика, за пятиалтынный кролика и за три копейки пряничного турку и торжественно, от усталости еле передвигая ноги, шагаем домой.
Но торжество наше непродолжительно.
Придя домой, мы идем к большим хвастаться своими покупками. Большие тискают чертиков, дабы они в банке прыгали, заставляют кроликов качать головой и в конце концов их нечаянно портят. Миша уверял, что, как военный, он по долгу службы и в силу присяги обязан уничтожать врагов, у турки откусывает голову и ее съедает. Мы плачем, и нас называют ревами и прогоняют в детскую.
«Шикарные у тебя сапожки»
Раз или два в зиму нас возят на детские балы. Для этих балов нам усиленно моют мылом шею, стригут ногти, и француз-парикмахер нас завивает. Покупаются лайковые палевые перчатки, и нас вспрыскивают духами…
– Ну, теперь пойду за новыми костюмами, – говорит няня. Но оказывается, что новый костюм старшая сестра Вера забыла заказать.
– Завтра закажу, – говорит она, – можно на этот раз ехать и в старом.
Парадное одеяние вновь осматривается; оно оказывается невозможным, особенно сапоги. Няня опять отправляется с докладом. Возвращается сердитая в сопровождении Ехиды. Вещи вновь рассматривают, и тетка решает, что «ничего», никто не заметит, и мы едем.
Сапоги мои разорваны, и я, сгорая от стыда, стараюсь прятать свои ноги. Мои ровесники на изъяны не обращают внимания, но девочки глядят на меня и шепчутся, а «полубольшие мальчики» тыкают на меня пальцами, хватают за ноги: «Шикарные у тебя сапожки!» – и смеются. Я не знаю, куда мне деваться.
– Ты бы, Верочка, – говорит тетя Мари сестре, – приказала бы няне позаботиться о туалете твоего брата. Посмотри, на что несчастный ребенок похож.
Сестра вспыхивает.
– Я, тетушка, нарочно велела его так одеть. Ужасно заносчивый мальчик, нужно его отучить от этого порока.
– Ну это дело другое, – говорит тетя и нежно целует сестру. – Ты у меня умная, вникаешь в воспитание твоих малышей, это тебе делает честь.
Я возмущен до глубины души.
Вот несправедливо! Врет, а ее еще хвалят.
Как