Уйти, пока кружится голова,
пока ещё друг друга зримой нитью
мы продолжаем. И молчат слова,
не следуя случайному наитью.
И соглядатай времени, петух,
бесшумно дремлет на своём насесте.
Пока огонь в камине не потух.
Пока свеча на том же самом месте.
И ни о чём не ведает молва —
начало дня таит остаток ночи.
И нет пути прямее и короче —
уйти, пока любовь ещё жива…
«Забрезжит новый день и, размыкая вежды…»
Забрезжит новый день и, размыкая вежды,
свой светлый взор на дали заструит.
И чей-то взгляд, исполненный надежды,
о чём-то главном с ним заговорит.
И тайной думы неумолчный говор
не потревожит тайной тишины,
где день за днём судеб неслышный сговор
мешает в склянке бдения и сны.
И будто нет ни злобствующей бури,
ни мора, ни огня, ни саранчи,
ни ласковых посулов злобных курий —
нигде вокруг, хоть сотни вёрст скачи…
И только – освящённая надежда,
открытый миру и пространству взгляд…
И Третий Рим светло и НЕИЗБЕЖНО
стоит, как сотни сотен лет назад…
«Ущербная Луна. И над Босфором сизым…»
Ущербная Луна. И над Босфором сизым
предутренней порой струится сизый свет.
И тайный чёлн, влекомый лёгким бризом,
скользнул в волну, минуя минарет.
Крест на Крест – Храм. Три слова верным людям —
Даст бог, вернёмся… Тишина в ответ.
– А налетят? – Ступайте. Мы остудим…
Даст Бог, вернётесь, – шелестнуло вслед.
Чёлн исчезал и появлялся снова.
И, увернувшись, обходил волну.
Писания спасительное слово
вело их через море. И одну,
всего одну молитву говорили.
Она была негромка и проста.
Не о себе. Не для себя просили.
Просили об одном: Спасти Христа…
Константинополь не глядел укором —
не ведал тайны до поры Коран.
С Московского Вселенского Собора
вернулись братья с вестью от христиан.
И высились повсюду минареты,
Святой Софии застилая свет.
Но свет иной нарушил эти меты —
Великий древних пращуров завет —
стояние во тьме. Долготерпенье.
Хранящие безмолвие уста.
И – тихая забота о моленье,
спасавшем в каждом своего Христа.
«Все краски мира вспыхнут вдруг, когда…»
Все краски мира вспыхнут вдруг, когда
ты молча остановишься у двери.
И будешь так стоять, пока я ужин
не соберу. И, на тебя не глядя,
не уроню случившуюся склянку,
в которой я хранила равновесье…
И от потери глаз поднять не смея,
замру затем, чтоб дух перевести.
Слегка качнувшись, он со мною вместе
вдруг кротким станет, чтоб не повиниться,
но подчиниться простоте сюжета,
в