Цвета обрели глубину, а звуки стали чище; радовал даже ветер, швырявший в лицо капли холодной воды с привкусом соли. Финнен был жив и мог вволю наслаждаться жизнью, в то время как тем, кто остался позади, вскоре предстояло умереть.
– В «Какофонию», – помолчав, предложил он терпеливо ожидавшей Каире. – Можно пойти в «Какофонию».
Они сидели в каменной нише на соломенных циновках и пили глинтвейн из кружек. Рядом парили светлячковые лампочки – сперва вытянутые в виде вращающейся ленты, они вскоре сосредоточились в повисший над столиком шар.
Лишь когда на лицо Каиры упал теплый желтый свет, Финнен заметил, что девушка вовсе не так юна, как казалось ему прежде в полумраке Водной площади. Она могла быть даже его ровесницей, а впечатление детскости создавалось из-за ее неопытности, неуверенных жестов, плохо скрываемого удивления, с которым она воспринимала все то, что было для него обыденностью. Широко раскрыв глаза, она не сводила взгляда с калек, придерживавших кружки с вином ступнями, четверорукого жонглера и наделенной дополнительными суставами танцовщицы.
Девушка рассказывала о себе рассеянно, часто замолкая на середине фразы, но Финнену не требовалось многого, чтобы понять – поход на Водную площадь был первой в ее жизни самостоятельной вылазкой куда бы то ни было, и раньше она выходила на улицу лишь в обществе прислуги или родственников, а чаще всего просто сидела дома, по уши зарывшись в книги.
У нее было гладкое лицо человека, который еще ничего не пережил, никого не оплакивал, ни о чем не жалел. Убежденность, что во время Скачка она останется позади, а потом умрет, была единственным серьезным опытом в ее жизни, хотя и тот, казалось, прошел через некий фильтр романтической литературы, словно Каира не до конца понимала, что это на самом деле означает. «Откуда, как не из книг, могла возникнуть идея надеть траурное платье?», – подумал Финнен, удовлетворенно улыбнувшись, поскольку на какое-то время ему показалось, будто меньше чем за час он увидел эту полностью чужую девушку насквозь, разложив на мелкие составляющие всю ее личность. Однако явно было и нечто еще, нечто большее.
Финнен видел в ее глазах дикую, алчную радость жизни, вполне естественную, как и ее удивление, а также чувство вины – каким чудом удалось именно ей, в то время как многие другие, теоретически намного более совершенные, остались в прошлом? Он сам испытывал очень похожие чувства, так что прекрасно ее понимал. Не понимал лишь того, почему Каира, даже смеясь и шутя, казалось, посвящала ему лишь небольшую часть своего внимания. Она пила глинтвейн, а потом танцевала в такт бравурной музыке, и все это время мысли ее блуждали