Но в светском обществе пришлось туго. Стоило мне появиться на балу или приеме, как за спиной начинали шушукаться. "Это же тот самый Инноченти, бастард Альвизе!". Дамы прятали ухмылки за веерами, кавалеры брезгливо кривились. Каждый спешил подчеркнуть мое "истинное" положение.
Я делал вид, что не замечаю косых взглядов и колкостей. Держался с достоинством, даже надменно. Будто это я оказывал им величайшую честь своим присутствием. Расточал улыбки, любезничал с дамами, небрежно роняя остроты. Многие велись на мой апломб, принимая за чистую монету.
Конечно, знали бы они, чего мне стоило так держаться! Каждый смешок за спиной отдавался уколом боли и унижения. Словно я вновь стал тем замызганным мальчишкой, которого гонят из отцовского дома. Никому не нужным, всеми презираемым.
Я копил эту боль, лелеял, взращивал. Она стала моим топливом, двигателем на пути к вершине. Однажды, – клялся я себе, – вы все будете лебезить предо мной. Заискивать, домогаться милостей. И тогда я отомщу, втопчу вас в грязь, как вы когда-то меня!
А пока приходилось играть по их правилам. Изображать этакого светского льва, покровителя искусств. Закатывать пиры и приемы, сорить деньгами направо и налево. Пусть думают, что я всего лишь тщеславный выскочка. Главное – чтобы произносили мое имя. Пусть со смешком, но произносили!
А потом я стал незаменим. Скандален, неотразим, притягателен своей порочностью. Мужчины желали со мной дружить. Им импонировала моя сила и независимость. Я был богат и влиятелен, но при этом не подчинялся общепринятым правилам. Моя порочность будоражила их воображение. На фоне моих выходок их собственные грешки казались лёгкими шалостями.
Они восхищались, как ловко я балансирую на грани, никогда не переступая черту откровенного скандала. Мои остроумные тосты и едкие замечания разоблачали лицемерие высшего света, но были столь искусно облечены в форму комплиментов, что жертвы и не думали обижаться. Более того, почитали за честь оказаться объектом моей сатиры.
Свои тёмные желания и странные фантазии богатые господа не доверили бы даже лучшим друзьям. Но мне они раскрывались охотно, зная, что я не стану судить их слишком строго. В моём присутствии они позволяли себе ослабить удушающий платок приличий и на миг ощутить головокружительный вкус свободы.
Дамы же искали встреч со мной, упиваясь романтикой "запретного плода". Ещё бы, ведь обо мне ходили такие сплетни! Шептались, что я искушенный соблазнитель, познавший всю гамму плотских утех. Что в моих объятиях женщины познают неведомое доселе наслаждение, падут к моим ногам, умоляя о большем. Самые неприступные недотроги якобы становились покорными рабынями страсти, стоило мне обратить на них свой пылающий взор.
Я не опровергал эти слухи, напротив, всячески их поощрял. Загадочно улыбался, делал красноречивые намеки, распалял воображение. Дамы краснели, бледнели, млели, едва я склонялся к их ручкам для поцелуя. А уж сколько любовных