– Мне сказали, что у Надежды было слабое сердце. Результат того, что им пришлось голодать, мерзнуть… и в целом её здоровье было далеко от идеального. А еще она была беременна.
– Анатолий?
– Нет. Он очень сильно возмутился, когда услышал. Высказался тогда… нехорошо. О моральном облике Надежды. Назвал её недостойной женщиной.
– Это да, – Бекшеев согласился. – Называть он горазд. Ты пытался найти отца ребенка?
– Зачем?
– Возможно…
– Он устроил этот несчастный случай? Нет… тогда у меня и мыслей не было, что речь идет не о несчастном случае.
– А теперь? – спросила Зима.
– Теперь… теперь я не уверен. В том и проблема, что я ни в чем не уверен, – Одинцов встал и потянулся. – Проклятье… галстук этот… бесит.
– Сними, – посоветовал Бекшеев и свой показал. – Как удавка на шее.
– Точно. Спасибо. Тогда… мысль, может, и мелькнула, но уж больно она показалась… как бы это… вычурной. Ты же сам видишь, что обычно убивают куда проще. Нож. Удавка. В крайнем случае яда плеснут или утопят, пытаясь выдать за несчастный случай. А тут – гадюка.
– Сложно, – Бекшеев пытался вспомнит, что именно он знает о гадюках, но не выходило. – Только вполне возможно.
– Это да… потому и расследовали тщательно. Но из дома Надежда сама ушла. И днем её видели.
– Кто?
– Пастушок местный. Мальчишка. Он Надежду знал. Он ей позировал пару раз. И в тот подошел. Она за позирование платила, пару копеек, но для него и то деньги. Молока ей принес. Молоко она взяла и говорила ласково. И никого-то, кроме нее, он не видел.
– А змей?
– И змей не видел. Еще сказал, что было жарко очень. И что Надежда на эту жару жаловалась. А он ей присоветовал в теньке отдохнуть. Плакал. Думал, будто он виноват…
– Ясно. Дальше.
– А ничего дальше. Я занялся похоронами. Предложил Ниночке уехать. Даже настаивал. Она согласилась. И полгода провела на море. Там отличные санатории есть. А потом запросилась домой. Сказала, что скучает…
– Погоди, – перебила Зима. – В этом доме она голодала. Потом там умерла её мать. Следом – отец. И в завершение всего – сестра? И она скучает? Честно говоря…
Зима замолчала ненадолго.
– Меня домой не тянет. Совершенно. И не потому, что мне там было плохо. Но… я знаю, что увижу. И не хочу. Если я вернусь, то признаю, что они все мертвы давно и окончательно. А так… так где-то в душе можно врать себе, что это просто я уехала. Понимаешь?
– Нет, – Одинцов был честен. – Но мне это стремление тоже показалось странным. Теперь я полагаю, что дело было не в доме.
– В Анатолии? – догадался Бекшеев.
Он, конечно, не великий спец по загадочным душам юных девиц, но этот взгляд сложно с чем-то спутать. Первая любовь? И не появилась ли она еще тогда, года три тому, когда была жива сестра? Да, самой Ниночке было… сколько?
Пятнадцать?
Шестнадцать?
Самый