Мягкий весенний день, ближе к вечеру, зелень холмов такая нежная, что ей захотелось с них скатиться, как они с Бесси скатывались в детстве с выпасного холма в Милтоне. Вместо этого она переместилась со стула на той стороне веранды, откуда видна долина, на скамью поближе к дороге. От гамака отказалась не одну неделю назад, ей с него было бы не встать без посторонней помощи. Кухонные звуки от Лиззи и стук, который, вероятно, исходил от Джорджи по прозвищу Чума, играющего с дровами, могли быть звуками из маминой кухни. Запах сырости и плесени из‑под веранды был таким знакомым, что казалось, будто ее родные тут, за ближайшим холмом, в десяти минутах ходьбы. Впереди, на фиолетовой от люпина седловине, паслись два белых мула, безмятежные, как два белых облачка на летнем небе.
Пес Чужак выбрался из‑под веранды и отправился по дороге. Это значило, что возвращается Оливер. Через минуту он появился – вельветовые штаны, синяя рубашка, до того похож на фермера, возвращающегося с полей, что мог сойти за ее отца или за Джона Гранта. Он потрепал Чужака за ушами, и пес запрыгал вокруг него, как игривая пахотная кобылка. В кармане рубашки у Оливера она увидела письмо. Лоб и нос у него были красные от воскресной работы во дворе. Она сидела в тихом, спокойном ожидании. Когда он взошел на веранду, подняла для поцелуя улыбающееся лицо.
– О, ты так красиво шагал, – сказала она, – что я с ненавистью подумала, как ты мучился в этом мрачном старом подземелье.
– В полдень я поднялся наружу и неплохо проехался на муле до шахты Гуадалупе.
– Хорошо, я рада. А зачем?
– Помнишь, Кендалл увидел на Сьерра-Неваде подъемник и решил поставить такой в шахте Санта-Исабель, а мне он не понравился?
– Нет, не припоминаю.
– Помнишь, помнишь. Кендалл был недоволен, когда я в нем усомнился. Я тебе говорил.
– Если говорил, то я не усвоила. Я не очень‑то способна такое воспринимать.
– Я думаю, вполне способна. Ладно, неважно. Я знал, тут он работать не будет, потому что… словом, не будет. А он считал, что будет. Ну, я ему доказал. Мы с инженером Смитом его перепроектировали, и, когда Смит в последний раз тут был, я показал Кендаллу. Теперь они хотят его испытать в Гуадалупе, и, если он там будет работать, а он будет, то его поставят в Санта-Исабель.
Для него это была целая речь. Она поняла по этому потоку слов, как много для него значит происходящее. Во всем, за что брался, он добивался успеха. Она видела, как он растет, подобно свободе у Теннисона, “от прецедента к прецеденту”[65], и, гордясь им и желая, чтобы его ценность признавали работодатели, спросила:
– А тебе ничего за это не причитается? Запатентовать ты не можешь?
Он засмеялся.
– И это я от квакерши слышу? Мое время принадлежит компании.
– Даже воскресенья? Мистер Смит с тобой ни