Дневник Луция Констанция Вирида – вольноотпущенника, пережившего страну, богов и людей. Кирилл Берендеев

расплачиваться за тех, кто их положения не достиг. Взять старшего брата Евсевия, построившего последнюю каменную терму у нас, он даже брал в долг, чтоб закончить это сооружение. Да и сам курион разорился, выплачивая долги города – и ничуть не тужит об этом. Но наше общество действительно построено на очевидном принципе, что всяким полученным богатством следует поделиться с ближними и дальними. Этот стародавний, общинный еще принцип лежит в основе не только законов, нет, самосознания. Это сближает людей, скрепляет общество, подобно цементу, проливаемому на кирпичную кладку строения. Это позволяет бедным не голодать, а богатым не забывать о тех, кто менее удачлив, об отвергнутых, гонимых, о том, что Фортуна во всякий момент может передумать и перекроить судьбу человека заново.

      Хотя нет, зря я помянул богов. Наше общество зиждется на доверии и благочестии, не могу не привести слова Цицерона, писавшего, что для римлянина на первом месте интересы государства, на втором семьи, и лишь на третьем личные. Сейчас, здесь, в отрыве не только от величественного Рима, но даже от нашего диоцеза, мир сжался до размеров вот этого городка. И курион платит за всех не потому, что хочет выглядеть лучше, к чему, если его и так знают все? – не потому, что желает подать бедным во избежание оскорблений, никто против него слова дурного не скажет, но исключительно из принципов морали, являющейся первоосновой нашей жизни.

      И незачем поминать Нерона. Из всякого правила есть дурные исключения. А вольноотпущенники, вроде меня, попадая в порядочное общество, всегда жаждут померяться пусть не знатностью, но хоть чем-то, и пример Нарцисса будет кстати.

      Да и то – Рим далеко, он будто истаял за горизонтом. Видигойя прав в другом, мы это и есть Рим. Мы, провинция, далекие и близкие, мы едины в том, чего сам позолоченный Рим давно запамятовал. Хотя бы о железных кольцах сенаторов.

      Третий день перед календами марта (27 февраля)

      Злоязыкий Септимий снова явил себя, на этот раз во всеуслышание. После очередной мессы он подошел к церкви и стал вспоминать, какой чудных храм Юпитера стоял на этом месте. Когда же его попытались прогнать, он отскочил от прихожан и вдруг вопить об их грехах. Прокляв пришлую семью богов, Септимий заявил: именно от отступничества и случились последние наши несчастья – готы, Рим, император, голод позапрошлого года и морозы этого. Приплел и болезни, поразившие город последнюю неделю, от которых скончались еще двое – младший сын Румлуха, полутора лет и старуха Мария Квиринала, ведунья, пусть и христианка, но как многие подозревали, тайно поклонявшаяся Салюте, жаль, что богиня здоровья и благополучия, ее обошла стороной. Впрочем, ей уже исполнилось семьдесят.

      На Септимия зашикали, но и только, горожане растерялись и вдруг стали внимать его пространным, путаным, но яростным речам, слушали до тех пор, пока не подоспел Клементий. Вырвавшись из церкви