– Нет… А что?
– Я говорю, чтобы осторожнее, ну! Посмотрите да возвращайтесь. Я вас тут подожду.
Братья постояли, тупо размышляя.
Ни до чего они не додумались. Повернули, не сговариваясь, пошли. Шли свободно, как гуляли, места были теперь знакомые, свои. Хотя прежде-то зудело сбегать к заначке: жива ли, родимая? Цела ли?
Метров через пять–десять кукуруза поредела и стала видна колония: большой двухэтажный дом. Удивляла тишина. Не слышно было ни одного голоса, а уж здесь всегда стояли ор, и крик, и визг, слышимые за километры.
– Полезешь? – спросил Сашка, показывая на лаз.
– А ты?
Они перешли на шепот, хотя не было еще причин чего-то бояться. Просто в той тишине не получалось говорить громко. Что касалось Демьяна, то ребятам в последнюю минуту, когда он сидел в странной позе на земле, показалось, будто он после вчерашнего дня еще хлебнул и не очухался. Может, ему не только пустая колония, но и чертики зеленые виделись в траве?!
Братья, пыхтя, прокорябались через свой лаз и оказались у задней стены двухэтажного дома.
Тих был дом, никто не торчал в окнах. Может, на обеде все? Может, в поле на уборке?
Они прошли вдоль стены дома, завернули за угол и замерли.
Колька, который шел сзади, налетел на Сашку. Оба пораженно оглядывали свой двор. Странный был у этого двора вид. Он был завален барахлом, будто в эвакуацию. Могло показаться, что собирались удирать: вынесли, навалили горой и койки, и матрацы, и столы, и стулья, а потом все бросили да сбежали.
И – тихо. Какая-то неживая тишина. Только сверху, будто с неба, доносился равномерный колокольный звон: бом, бом…
Братьев передернуло. Как на похоронах все равно!
Медленно, с оглядкой пошли они по двору, под ногами хрустело стекло. Окна в доме были выбиты. Рамы выбиты. Двери, сорванные с петель, валялись тут же плашмя на земле.
В одном из проемов на втором этаже торчала кровать, ее голубая спинка. Пустая створка окна под ветром колотилась о спинку, оттуда несся этот печальный звон.
Сашка нагнулся, поднял жестяную мисочку, сделанную из консервной американской банки. Повертел, бросил. Она покатилась по стеклам, по земле и долго не падала, все катилась, катилась с железным дрыньканьем, будто заводная. А там, куда она прикатилась, в десяти шагах что-то темнело на земле.
– Смотри-ка, – сказал Колька, вертя в руках находку. – Это же пряжка… Пряжка от…
Он хотел сказать: «Пряжка от портфеля». Но не успел, потому что черный предмет на земле был сам портфель.
Тот, знаменитый, известный любому колонисту портфель, с раздутыми белесыми боками и двумя сверкающими застежками спереди – сейчас одна из них была оторвана, – который носил с собой Петр Анисимович. Всегда носил, не оставляя нигде, никогда и ни при каких обстоятельствах!
Братья смотрели на этот портфель, и что-то до них, уже и так ошарашенных внезапной картиной разрушения, доходило.
Уж если сам портфель тут, а директора