– Коли ты, пан, так смутился, когда услышал мою фамилию, – сказал Заглоба, – представь же себе, как должны смутиться враги на поле боя.
– А это пан полковник Володыёвский, – закончил Харламп.
– Славная сабля и это, к тому же радзивилловская, – поклонился Гарасимович. – У князя голова пухнет от работы; но для таких рыцарей он найдет время, непременно найдет. А покуда чем могу служить, дорогие гости? Весь замок к вашим услугам и погреб тоже.
– Слыхали мы, кейданские меды хороши, – не преминул вставить слово Заглоба.
– О да! – ответил Гарасимович. – Хороши меды в Кейданах, хороши! Я пришлю сейчас на выбор. Надеюсь, дорогие гости не скоро нас покинут.
– А мы затем сюда приехали, чтобы уж больше не оставить князя воеводу, – сказал пан Станислав.
– Похвальное намерение, тем более похвальное, что ждут нас такие черные дни.
При этих словах пан Гарасимович весь как-то скрючился и стал как будто на целый локоть ниже.
– Что слышно? – спросил Харламп. – Нет ли новостей?
– Князь во всю ночь глаз не сомкнул, два гонца прискакали. Дурные вести, и с каждым часом все хуже. Carolus Gustavus вслед за Виттенбергом вступил уже в пределы Речи Посполитой, Познань уже занята, вся Великая Польша занята, скоро занята будет Мазовия; шведы уже в Ловиче, под самой Варшавой. Наш король бежал из Варшавы, оставив ее безо всякой защиты. Не нынче завтра шведы вступят в столицу. Толкуют, будто король и сражение большое проиграл, будто хочет бежать в Краков, а оттуда в чужие края просить помощи. Плохо дело! Кое-кто, правда, говорит, что это хорошо, шведы, мол, не насильничают, свято блюдут договоры, податей не взыскивают, вольности хранят и в вере препятствий не чинят. Потому-то все охотно переходят под покровительство Карла Густава. Провинился наш король, Ян Казимир, тяжко провинился… Все пропало, все для него пропало! Плакать хочется, но все пропало, пропало!
– Что это ты, пан, черт тебя дери, вьешься, как вьюн, когда его в горшок кладут, – гаркнул Заглоба, – и о беде говоришь так, будто рад ей?
Гарасимович сделал вид, что не слышит, и, подняв глаза к потолку, снова повторил:
– Все пропало, навеки пропало! Трех войн Речи Посполитой не выдержать! Все пропало! Воля Божья! Воля Божья! Один только наш князь может спасти Литву.
Не успели еще отзвучать эти зловещие слова, как пан Гарасимович исчез за дверью с такой быстротой, точно сквозь землю провалился, и рыцари остались сидеть в унынии, придавленные тяжкими вестями.
– С ума можно сойти! – крикнул наконец Володыёвский.
– Это ты верно говоришь, – поддержал его Станислав. – Хоть бы уж Бог дал войну, войну поскорее, чтобы не теряться в догадках, чтобы душу не брала унылость, чтобы только сражаться.
– Придется пожалеть о первых временах Хмельницкого, – сказал Заглоба, – были тогда у нас поражения, но, по крайности, изменников не было.
– Три такие страшные войны,