– Это из Желтого дома, – говорит она.
Становится еще холоднее и гаже, будто слизняк ползет по спине.
Желтый дом – это заброшенная больница на въезде в деревню. Ее здесь почти отовсюду видно. Стены желтые, как старые кости, все в трещинах. Внутри все заросло травой и деревьями. Они шевелятся и выглядывают из разбитых окон.
– Ничего себе! – восклицаю я, а у самого во рту пересохло. Больница часто снится мне в кошмарах.
– Бабка там работала. Говорит, это в войну началось. Они сперва просто между собой сплетались, как змеи, а потом стали выбираться из подвала. По коридорам ходить.
– Кто? – не понимаю я.
– Да Человечки же! – она показывает на фигуру у наших ног. – Они и сейчас там бродят, ты разве не знаешь? Бабка говорила, что это все из-за тоски. Что это она зовет их. Дает им силы ходить, она… – Оля на миг замолкает. Разглядывает свои туфли, а потом машет рукой. – Эх, жаль, что у тебя никто не умер. Теперь все самой делать… Ладно, ты хоть голову найди…
Она опускается на колени и поправляет шляпу.
Я подхожу к приоткрытой двери, к полоске золотистого света, и думаю: «Сбежать бы отсюда». Вот только некуда. Дома Лиза с этим своим Пашей. Опять шепчутся, обнимаются, смеются. Лизе вообще-то нельзя много смеяться. Да и много двигаться тоже. У нее сердце больное.
– Ну? Чего стоишь?
Я вздрагиваю, начинаю осматриваться: ржавые, все в паутине бочки, белая лапка на крюке, кроличьи клетки у стены. В углу, на газете, гнилые кабачки и маленькая тыква. Чем не голова? Подхожу и вижу, что с одной стороны тыква проломлена и внутри, в ее мякоти, ворочаются толстые желтые черви.
Борясь с тошнотой, иду в другой угол и вижу целый ворох мешков. Беру один, белый. С него что-то сыплется. Чихаю, комкаю его так, чтобы он хоть немного напоминал шар.
– Так пойдет?
Оля тянет мешок из рук, кладет туда, где должна быть голова. Молчит.
– Хорошо, – говорит она наконец. – Теперь садись. Закрой глаза, думай о моем папе.
– Да я ж ничего о нем не знаю…
– Знаешь. Я тебе рассказывала. О том и думай.
Ее отец был трактористом или типа того. Он много работал, а пару лет назад уснул в поле, и трактор проехал ему по голове. Вот все, что мне удается вспомнить. А еще то, что он разводил кроликов в этом сарае. Здесь же забивал их и снимал с них шкуры.
Приоткрываю глаза. Смотрю на белую кроличью лапку на крюке. Слышу, как на улице чирикают птицы, как лает собака. Слышу, как Оля дышит часто-часто.
– В этот раз получится, – шепчет она.
Не нравится мне мешок, что я выбрал для головы. Он немного расправился и выглядит теперь так, словно по нему и в самом деле проехало колесо трактора.
Мы сидим так очень долго – ноги затекли, колени ноют. Снова открываю глаза. Оля, конечно, прячется за этой своей шляпой, да еще в сарае темно, но кое-что мне все же видно. Видно, что она пытается сдержать смех.
Вот как!
Да ведь это розыгрыш. Все знают, что верить ей нельзя. Она же просто хочет меня напугать.
– Бывает