– Дурнушка?
– Господи, нет! У нее самая подлинная красота, какая только есть на свете, – красота чувств. Ты должен поговорить с ней. – Он восхищенно закатил глаза.
– Образованная?
– Она мало читала, но при этом невероятно проницательна. Несколько раз, пока я пытался осторожно нащупать путь, чтобы подвести ее к тому или иному из наших прогрессивных воззрений, она, так сказать, сама устремлялась мне навстречу. Я с удивлением обнаружил, что в тиши своего провинциального городка она много о чем размышляла и пришла практически к тем же умозаключениям, к каким пришли и мы с тобой, хотя имели перед ней колоссальное преимущество.
– Должно быть, она сообразительна?
– О да! Такое тонкое понимание – и такая чистота ума!.. Ничего подобного я еще не встречал. Сейчас она по моему совету читает Рёскина[26]. Говорит, он открыл ей глаза. Многое из того, о чем она смутно догадывалась, у него нашло законченное выражение. Надо будет познакомить ее с Карлейлем[27], а там – Вордсворт[28], Браунинг…[29]
Он разливался соловьем. Она «стопроцентная» женщина! (Гэбриел очень упирал на это качество.) И совершенно согласна с ним: место женщины – дома. И у нее нет ни малейшего желания участвовать в голосовании. (В то время Гэбриел остро переживал размолвку с мисс Гоуленд, медичкой, убежденной сторонницей избирательного права для женщин[30].) Эта чудо-девушка почтет за счастье (он не сомневался) аккомпанировать его песне, служить «приложением к его жизни», быть его «добрым ангелом», его «оруженосцем», покуда сам он по зову своей души ведет борьбу за лучший мир. Ну а он… Он будет ей учителем, слугой (в том смысле, в каком король – слуга народа) и верным рыцарем.
Меня снедала ревность. Всего два месяца назад мы с ним единодушно решили, что мир нуждается в новой Реформации, и я уже примерял на себя роль Эразма, а Гэбриел – Лютера[31]. Совсем недавно два юных реформатора, покуривая трубку, торжественно поклялись друг другу идти к великой цели рука об руку, и что же? Все забыто! Теперь изволь выслушивать излияния о небывалой, прямо-таки уникальной ипостаси женственности. Меня интересовали исключительно ее несовершенства, нет-нет да и проступавшие сквозь его панегирик. Впервые за все время нашего знакомства Гэбриел, с его светлым ликом, сияющими глазами, выразительными жестами и бойкостью речи, вызывал во мне только досаду и скуку. В те дни я был очень привязан к нему и мечтал добиться признания в сотрудничестве с ним. И совершенно упустил из виду женский фактор, пока Гэбриел о нем не напомнил.
Возможно, в тот же вечер – или вечером позже, вечером раньше – любовное увлечение Гэбриела обсуждалось другой дружеской парой.
– Что ж, моя дорогая, по-моему, Гэбриел – очень милое имя, – сказала одна.
– Погоди, душа моя, – сказала вторая, подняв очаровательный пальчик в знак серьезности момента, – скажи мне, только честно, что ты о