Все в этой даме было длинным и светлым: волосы, зачесанные назад, узкое, но все же просторное лицо, сверкающие глаза, шея былинной лебедушки, княжеский нос, являющий собой образец самой изысканной лицевой архитектуры, а также last, but not least, – руки, обходящиеся без колец, с неимоверно длинными пальцами, которые еще более удлинялись холеными и узкими ногтями цвета льда. Наряд дамы состоял из платья, сшитого из грубой серой ткани наподобие мешковины, а на ее голых плечах лежала абстрактная накидка, сверху бархатистая, серо-стальная, а с испода – испуганно-розовая, как кожа побледневшего от ужаса Наф-Нафа, прячущегося в крошечном, но чистом и опрятном домике. Бриллиант сиял в ее правом ухе, словно третий глаз, а левое ухо (при том, что ее уши продолговатой плавностью своих линий посрамили бы фараона) щеголяло простодушной стразовой серьгой в виде стеклянного рубина ценой в один евро.
– Тедди, хватит жрать! – внезапно сказал Сэгам, улыбаясь учтивейшей улыбкой. – Отвлеките его там чем угодно, иначе он лопнет. Попросите его предсказать что-нибудь из будущего, что ли. Знаешь, Рэйчел, Тедди умеет круто предсказывать будущее. Он родился в Филадельфии, поэтому мы называем его «филадельфийский оракул», но он и любого дельфийского за пояс заткнет.
– Лопну? Ты сказал, я лопну? – переспросил Тедди, внимательно глядя Сэгаму прямо в глаза.
– Ну да, как воздушный шарик. А что? Разве плохо? Хлоп – и все дела. Лучше предскажи какое-нибудь будущее, не хочешь?
– Я не лопну, – произнес Тедди.
Рэйчел впервые слышала его голос – обычный, детский, тусклый, еще не сломавшийся голос.
– Предсказание! Мы ждем пророчества! – Сэгам, кажется, подтрунивал над подростком.
– Я не лопну. Вот вам и пророчество, – ответил Тедди.
– А кто лопнет? Кто лопнет? Предреки, кто лопнет?!
По телу Сэгама пробежала какая-то микроскопическая конвульсия – то ли от любопытства, то ли от сарказма, то ли от возбуждения, то ли от дикой радости по поводу удачно складывающегося вечера.
Тедди вдруг медленно перевел взгляд своих крупных янтарных очей с лица Сэгама на лицо Рэйчел.
– Кто лопнет? – сонно повторил он несколько другим голосом, словно бы в его простом детском горле поселилась на несколько секунд заброшенная, но недобрая старушка. – Кто лопнет? Годика через два здесь, в Лондоне, ломкая евреечка-наркоманка Эми Уайнхаус, которую вы все нынче так обожаете, умрет. Она склеит тапки от передозировки, а ее место займет тупая, жирная, белокурая Адель. Эта пухлая идиотка споет как минимум одну гениальную песню под названием «Падение небес». И эта песня будет звучать в очередном кинофильме про Джеймса Бонда. В этом кинофильме в туманном и пустынном