– Eh bien, как вам нравится эта чертова страна? – спросил Марко.
– Почему – чертова? Она мне все-таки нравится. Всюду одинаково. Во Франции вам платят плохо, а живете вы хорошо. Тут вам платят хорошо, а живете вы плохо.
– Questo paese e completamente soto sopra[10].
– Я думаю, я снова уйду в море.
– Почему вы не говорите по-английски? – спросил буфетчик с лицом, похожим на кочан цветной капусты, поставив три чашки кофе на стойку.
– Если мы будем говорить по-английски, – проворчал Марко, – то вам пожалуй, не понравится то, что мы говорим.
– Почему вас выставили?
– Merde! Не знаю, у меня был разговор со старым верблюдом-управляющим. Он жил рядом с конюшней и заставлял меня делать все – от чистки экипажей до мытья полов в его квартире. Его жена – ужасная рожа. – Конго втянул губы и скосил глаза.
Марко рассмеялся:
– Santissima Maria putana! А как вы с ним сговаривались?
– Они указывали на какой-нибудь предмет, а я кивал и говорил: «Хорошо». Я приходил в восемь и работал до шести, а они с каждым днем наваливали на меня все больше и больше грязной работы. Вчера вечером они приказали мне вычистить уборную, а я покачал головой. Это, дескать, бабья работа. Она ужасно рассердилась и начала визжать. Тогда я заговорил по-английски. «Идите к черту!» – сказал я ей. Тогда пришел старик и выгнал меня на улицу кучерской плетью и сказал, что он не заплатит мне за отработанную неделю. Пока мы с ним спорили, он позвал полисмена, а когда я попытался объяснить полисмену, что старик мне должен десять долларов за неделю, он сказал: «Ах ты, паршивая вошь!» – и ударил меня палкой.
Марко весь побагровел:
– Он назвал вас паршивой вошью?
Конго кивнул.
– Сам он поганый ирландец, – проворчал Марко по-английски. – Осточертел мне этот гнусный город! Во всем мире одно и то же: полиция избивает нас, богатеи надувают нас на нашем нищенском жалованье, а чья вина? Dio cane! Ваша вина, моя вина, вина Эмиля.
– Не мы создавали мир, а они или, может быть, Бог.
– Бог на их стороне, как и полиция. Настанет день, когда мы убьем Бога. Я – анархист.
Конго затянул:
– Les bourgeois а́ la lanterne, nom de Dieu![11]
– Вы из наших?
Конго пожал плечами:
– Я не католик и не протестант. У меня нет денег и нет работы. Посмотрите! – Конго ткнул грязным пальцем в разорванную коленку. – Вот вам анархизм. К черту! Я поеду в Сенегал и сделаюсь негром.
– Ты и так похож на негра, – рассмеялся Эмиль.
– Потому меня и зовут Конго.
– Все это ужасно глупо, – продолжил Эмиль. – Все люди одинаковы. Разница только в том, что одни пролезают вперед, а другие нет. Поэтому я и приехал в Нью-Йорк.
– Dio cane! Я думал то же самое двадцать пять лет тому назад. Когда вам будет столько лет, сколько мне, вы лучше поймете. Разве у вас от всего этого не горит вот тут? – Он ударил кулаком по пластрону своей крахмальной рубашки. – А у меня горит, и я задыхаюсь… и говорю себе: держись, наш день придет, кровавый день.
– А я говорю себе, – сказал