Через полчаса они уже сидели за столом, покрытым протершейся до дыр клеенкой с узором, напомнившим Евгению решетки на окнах того дома, где находился морг. Пили водку из граненого стакана и кружки с отбитой ручкой, закусывали консервами, докторской колбасой из местного супермаркета и котлетами с гарниром из сумасшедшего дома.
Старик рассказал Евгению историю, как он стал поваром, как полюбил одну пациентку, и как они вместе прожили почти сорок счастливых лет. Поведал также тайну, что эта с виду ничем неприметная психиатрическая больница когда-то была своего рода филиалом всевозможных учреждений, начальство которых разъезжало не иначе, как на чайках.
– Свозили сюда, стало быть, не простых людей… ух, эти партийцы… – здесь старик помянул единую мать всех коммунистов и уже со злостью продолжил, – свозили всех, кто стоял на их пути. Это были и любовники, любовницы, пьющие зятья, несговорчивые снохи, соперники, соперницы… Словом, был этот дом в каком-то смысле свалкой. Партийные деятели таким способом расчищали пространство для себя и своих детишек. Социалистическое прошлое старику явно не нравилось.
– Как же это возможно? Это же лечебница! А они же здоровые? – возразил Евгений.
– Здоровые? Как бы не так! Их всех сначала в институт имени Сербского направляли, на обследование, якобы, а потом по суду на принудительное лечение оставляли. А оттуда уж здоровым никто не выходил… Поэтому этих бедолаг прямиком к нам уже на пожизненное проживание привозили…
– А эта женщина, такая крупная, с которой я беседовал, она тоже все это знает? Кстати, кто она? – перебил старика Евгений.
– Такая пышная, с грудью? Фигуристая такая?
– Ну, не знаю… не заметил…
– Напрасно, очень соблазнительная натура… Это, как раз, наш главврач, психиатр. Женщина она неплохая, добрая, но молодая, горячая. Она ничего этого не знает, если только понаслышке… А вот я знаю все! И даже больше! Все своими глазами видел, да ушами своими слышал! Я бы сейчас их всех поубивал бы… без всякой жалости. И ведь как им мозги отравляли – ничего не помнили, а я все помню. Я и тебя помню. Смутно, но помню.
– Тогда, скажите, кто мой отец?
– Это, сынок, история нехорошая… Лена, мать твоя, была настоящей красавицей, болезнь ее нисколько не портила… С таких красавиц, как она, картины писать надо… Да-а-а, Лена, Лена… Изнасиловали ее… Неприятно мне это говорить, но ты сам напросился…
– Кто изнасиловал? – снова прервал Евгений старика.
– Кто-кто?
Старик сделал удивленное лицо, будто это всему миру известно. И, видно, опять, как тогда у морга, тут же пожалел. Снова закрутил головой, оглядываясь по сторонам.
– Дай лучше закурить! – спросил неожиданно.
Закурил, сделал глубокую затяжку. Скрыть свое волнение, как он ни старался, ему не удавалось. Он жадно курил, стряхивал пепел