– Пол-Оксфорда шлёт мне нудные перечни. Моё – наше – дело их упорядочить, составить таблицу всех птиц и зверей в мире. В таблицу уже занесены животные, которые досаждают другим животным: блоха, вошь. Предназначенные к дальнейшим метаморфозам: гусеница, личинка. Однорогие панцирные крылатые насекомые. Скорлупчатые конусообразные бескровные твари, и (предвосхищая ваш вопрос) я разделил их на спиральнозавитых и всех прочих. Чешуйчатые речные рыбы, травоядные длиннокрылые птицы, плотоядные котообразные звери – так или иначе, когда я составил все перечни и таблицы, мне стало ясно (возвращаясь к «Книге Бытия», глава шестая, стихи пятнадцатый – двадцать второй), что Ной каким-то образом затолкал этих тварей в посудину из дерева гофер длиной триста локтей! Я испугался, что некоторые континентальные учёные, склонные к афеизму, могут злоупотребить моими словами и обратить их в доказательство того, что события, описанные в Книге Бытия, якобы не могли произойти.
– Рискну даже предположить, что некие иезуиты направят их против вас – как свидетельство ваших будто бы афеистических воззрений, доктор Уилкинс.
– Истинные слова, Даниель! Посему совершенно необходимо приложить, отдельной главою, полный план Ноева Ковчега и показать не только, где размещалось каждое животное, но и где хранился фураж для травоядных, где стоял скот для хищников и где хранился фураж, которым кормили жвачных, пока их не съедят хищники.
– Ещё нужна была пресная вода, – задумчиво произнёс Даниель.
Уилкинс, который имел обыкновение, говоря, наступать на собеседника, покуда тот не начинал пятиться, схватил кипу бумаг и огрел Даниеля по голове.
– Читайте Библию, неуч! Дождь шёл без остановки!
– Конечно, конечно, они могли пить дождевую воду, – проговорил совершенно раздавленный Даниель.
– Мне пришлось несколько вольно обойтись с мерой «локоть», – заговорщицки поведал Уилкинс, – но, я думаю, Ною должно было хватить восьмисот двадцати пяти овец. Я имею в виду, чтобы кормить хищников.
– Овцы занимали целую палубу?!
– Дело не в пространстве, которое они занимали, а в навозе, который надо было выгребать за борт – представьте, какая это работа! Так или иначе, вы понимаете, что история с Ковчегом надолго застопорила создание философского языка. А вас я попрошу перейти к оскорбительным выражениям.
– Сэр!
– Не задевает ли вас, Даниель, когда ваш брат-лондонец бросается такими словами, как «гнусный подлец», «жалкое ничтожество», «хитрый пройдоха», «праздный бездельник» или «льстивый угодник»?
– Смотря кто кого так обозвал…
– Попробую проще: «развратная шлюха».
– Это тавтология, и потому оскорбляет просвещённый слух.
– «Безмозглый фат».
– Тоже тавтология, как «льстивый угодник» и всё прочее.
– Итак, очевидно, что в философском языке не потребуются отдельные имена прилагательные и существительные для подобных понятий.
– Как вам «грязный неряха»?
– Превосходно!