Присядь. Я слушать готова.
Ловлю твоё каждое слово.
«То, что истинно, – вечно
и недоступно тлению,
но в мире этом конечном —
трудности с осмыслением:
хаос в мозгах,
перепутаны
цели, задачи, решения,
и кажется, истина сгинет,
и не имеет значения,
что говорила княгиня
Марья Алексеевна…»
Спасибо, поэт, за лекцию —
поделюсь на досуге с друзьями.
Ты снова туда – в Венецию,
и снова – за облаками,
но лучше Венеции Ницца,
в ней нет ни единого минуса,
но и там
невозможно скрыться
от Хроноса и от вируса.
И Ленинград – не столица,
но есть небывалый музей,
в нём книг шелестят страницы,
твоих поклонников лица —
друзья твоих добрых друзей
твоими стихами бравируют.
Да будут книги в веках!
Попробую раствориться
в твоих стихах,
безудержно фантазируя,
в капризных черновиках.
Время
забавной параболой
в пространстве
незримо начертано,
бесплотные добрые ангелы
сопровождают смертного.
И время сливается в улицу,
фонари
пунктируют прошлое,
а вечер облаком хмурится,
и только
кусочек крошечный
дарует фрагмент надежды —
чудесной весной,
как и прежде,
берёзка тряхнёт серёжкою.
Не страшен
«Пейзаж с наводнением» —
мои сапоги с калошами
надёжны, и нет сомнения.
Сегодня
общалась с гением.
В Литве тебя любят
и помнят,
к меню приписана фраза[1],
красива и по-литовски
в «Неринге» всем знакома,
приятно это чертовски.
Тогда с известной оказией
в гостях побывал ты, как дома,
а после
здесь не был ни разу.
Помнишь, чудесное лето,
и вы отдыхали угарно,
как любят гулять поэты.
Сейчас —
зима календарная,
начало нового года.
И мы в этом местном кафе.
Здесь нынче другая погода
и блюда в меню не те,
не тот коленкор на тахте,
советских времён телефон,
что помнит пальцев касанье,
не тот телефона звон
на этажерке у двери —
но в прошлое
хочется верить.
Скажу в своё оправдание,
поэмы мотив другой
воздух горчит тоской,
с тобою другие свидания,
а в «Неринге» те же двери.
Иосиф, я знаю, помнишь,
как водку здесь пил
с друзьями,
вздыхали женщины томно,
курили
и пили с вами;
легко ты сорил каламбурами,
и голову
напрочь