Голодные и замёрзшие бойцы занимали тёплые дома, организовывали ужин. Командиры предупредили: спиртным не увлекаться, не больше чарки «для аппетиту». За нарушение – трибунал!
Комвзвода Черных доложил командиру полка об операции в Куропатине, о пленном есауле Манькове.
– За разгром белогвардейцев объявляю благодарность. – Командир так устал, что не пытался скрыть зевоту. – А почему не расстреляли есаула? Приказ был в плен не брать.
– Виноват, товарищ комполка! Но он сам сдал оружие и готов дать полезные показания. Мы с уполномоченным ОГПУ взяли на себя ответственность, полагая, что от живого больше пользы. Расстрелять можно и потом.
Вестовой выставил на стол найденную в доме еду – хлеб, сало, остатки рыбного пирога, сладкие блюдники[5].
– А горячего ничего нет? – зевая во весь рот, спросил комполка. – И горилки чарочку не помешало б!
– Пельмени варятся, – откликнулся вестовой. – А горилка – вот. – И поставил перед командиром четверть мутноватой жидкости.
– Ты сбрендил?! – испугался командир. – Ничего себе чарочка! Где нашёл-то?
– Нашёл, где водится, – осклабился вестовой, и на столе появились три гранёных стакана.
Комполка удивлённо глянул на них и обратился к Ивану:
– Садись, комвзвода, поужинаем вместе.
– Спасибо, товарищ комполка. Я не пью, да и своих бойцов надо обустроить. Разрешите идти?
– Ишь ты, не пьёт он! Ну, иди, коли так. Бойцов, конечно, надо устроить. А Манькова запри, как следует. Вон в сарае во дворе. Пускай помёрзнет. Утром допросим.
Однако утром пленного есаула в сарае не оказалось. Замок на месте, а человека нет. Караульный рассказывал какую-то ерунду: будто бы всю ночь глаз не смыкал, отлучился лишь по призыву товарищей – супцу похлебать, всего-то минут на десять-пятнадцать, вернулся, а из сарая сквозь щели в брёвнах свет брезжит, однако же замок на двери висит и звуков никаких изнутри не доносится. А потом и свет погас.
– С чего бы это? – сердито поинтересовался комвзвода.
– Я подумал, пленный себе зажигалкой посветил, чтоб чё-нибудь подыскать для утепления: мороз-от разыгрался бесчурно[6], не в голову мне было[7], что он в бега ударится, – говорил караульный, молодой парень из чоновцев, искательно заглядывая в глаза то комвзвода, то уполномоченного ОГПУ. От него так густо несло китайской гамыркой, что начальники невольно отворачивались.
– И что теперь с тобой делать? – сурово спрашивал комвзвода. – Под трибунал отдавать?
– Давай посмотрим вокруг сарая, – предложил уполномоченный. – Наверняка какой-нито лаз в стене, али под стеной отыщется. Не мог же он скрозь брёвна пройти!
Лаза по низу не нашли. Более того, снег вдоль стен сарая лежал чистый, нетронутый.
– А гляньте на крышу! –