Егор сглотнул резко пересохшим горлом. В больницу он не хотел. Больница остро пахла лекарством, болью и безысходностью. Разрывала барабанные перепонки писком приборов и стонами умирающих.
Егор ещё помнил, каково это – умирать. Нырять в чернильное небытие, барахтаться там, захлёбываясь от ужаса. И не было никаких тоннелей с белым просветом. Были минуты, когда Егору удавалось вынырнуть в реальность, но и там не ждало ничего, кроме боли. Проникающей в каждую клетку тела, изнуряющей.
Ещё там ждал жнец. Тёмная бесполая, лишённая возраста фигура, которая раз за разом предлагала сделку. Спасение. И Егор сдался.
– Я наловлю ещё! Много! – пробормотал он, разматывая нить. Его птица расправила крылья, и прежде, чем она взмыла в небеса, Егор с ужасом обнаружил чёрную кайму на хвостовом пере. Жнец раздосадовано цокнул языком:
– Недолго осталось. Почернеет, другие перестанут к ней подлетать.
Испугаться Егор не успел. Где-то внизу раздался хлопок, завыли сигналки машин. В воздух взвились клубы черного дыма. Егор осторожно перегнулся через край крыши. Город лежал как на ладони – крошечный и суетливый. Пламя плясало на груде камней, оставшейся от жилого дома. Со всех сторон уже начали стягиваться мигающие маячками машины спецслужб.
– Готовься, – жнец хищно потёр ладони, – сейчас попрут.
Черные клубы дыма расползались по округе, застилали небо, словно грозовые тучи.
Первая птичка вынырнула из дымного облака и закружилась, потерянная. Следом за ней появилась ещё одна. И ещё. Первые уже заметили товарку с красной нитью на лапке, парившую над крышей многоэтажки.
Клин белоснежных птиц, шурша бумажными крыльями, двинулся к приманке.
Наоборот
Антон Олейников
Юншэн рисует. В подполе тесно, а крошки света едва просачиваются между рассохшихся половиц. Хочется забиться в угол и заплакать. И конфету. Но для конфеты ещё рано, а отец говорит, что страх не должен побеждать, поэтому Юншэн дрожит и рисует монстра.
У монстров синие шуршащие ботинки, штаны того же цвета и длинный белый плащ. Отец называет их врачами. На самом деле Бо ему не отец. Бо думает, что Юншэн забыл, но он помнит, как врачи забрали его первых родителей. Юншэн тогда оказался совсем один в самом логове монстров. Он долго плакал, потом уснул, а проснулся уже в доме Бо. Так новый отец спас его в первый раз.
Юншэн потерял красный карандаш, и руки врача он рисует оранжевым, а потом закрашивает розовым. У его врача длинные острые когти. Если честно, когти он никогда не видел, но у монстров они должны быть. В доказательство Юншэн трогает шрам у себя на боку – чем ещё можно такой оставить?
У Юншэна есть ещё шрамы. На боку и животе – старые, уже не болят, но тот, что посередине груди, совсем свежий – всё время жжёт и чешется.
Сейчас бы конфету…
Юншэн вытирает дурацкую слезу и рисует монстру глаза: два чёрных и ещё один – светящийся – на лбу.